Купец тоже слово сдержал. Таньша красовалась теперь в распашном, клюквенного цвета, сарафане расписной бухарской тафты. И такая была красивая, такая ладная! Сердце замирало у Оньки от счастья, глядючи на дорогую жену.

На прощании плакали, целовались. Гости звали бывать во Твери. Таньша совала Потапихе и купчихе пироги в дорогу. Онька вынес мужикам по бараньей лопатке, тому и другому. Долго глядели вослед, стоючи у ворот, пока тяжелогруженый купеческий конь и бредущие за возом бывальщики не скрылись в лесной чащобе.

Глава 101

Беда не сбила князя Семена с ног. Помогло и то, что Маша вскоре вновь оказалась беременной. И по трудноте первых месяцев, по частым тошнотным позывам и по иным обычным приметам бабьим яснело – будет сын.

Семен послал сторожевые полки к Ржеве и Волоку, берегучись Литвы. Кориада меж тем приглашал обедать к своей, княжеской, трапезе. В марте дошла весь о взятии Орехова. По раскисающим весенним путям прибыло на Москву жданное посольство великого князя Ольгерда.

Семен с верхнего крыльца глядел, как проводили коней под попонами, протаскивали дикого зубра, страшновато поматывающего косматою огромною головой, проносили поставы датских сукон, кубки, блюда, оружие. Ольгерд присылал богатый выкуп за братью свою, предлагал мир и любовь.

Условия мира обсуждали думой. Ольгерд обещал не вступаться в дела смоленские, хоть и то надобно было сказать, что обещаниям Ольгерда верить до конца нельзя было никогда и ни в чем.

Семен пригласил пленных князей на последний обед, скорее пир, заданный послам Ольгерда и отъезжающей на родину Кориадовой дружине. Мария, на правах супруги великого князя, сидела за столом. Семен был сегодня красив, подбористый, строгий. И чем-то перешибал их всех – рослых, плечистых, выше его на голову. Она всматривалась, старалась понять. Дома, в изложне, Семен был не такой – беззащитный, неровный излиха. Властью? И не тем даже. Подумалось: играет? Личину великого князя на себя надел? Но встал Семен, поднял кубок.

– Русь и литва, – сказал, – православные. Единой греческой церкви дети! И те, кто в язычестве суще, огненным богам кланяете, – яко же и мы, русь, допрежь христианских времен тому же Перуну и Сварожичу, рекомому огню, – и вы братия нам и вороги латинам, мнящим вас покорити! Скажи, Корьяд, и ты, Михайло, скажи: горек ли был для вас хлеб московский? Ныне, отъезжая восвояси, помыслите о сем: лепше нам с вами в мире быти и от тех несытых орденских немец едину защиту имать, нежели губить друг друга во взаимных которах! Тако и брату моему, великому князю Ольгерду, повестите.

Кончил Семен. Сел. Говор пошел по кругу столов, задвигались чаши. И тут постигла Мария: сказал не лукавя то, что думал. А так говорят немногие. И вера была в словах, вера в добро. И сила была в словах: полки наготове стояли под Ржевой, и знала это Литва.

Мир готов был снова сорваться в бешеное верчение злобы; ползла черная смерть по землям Запада, подбираясь к рубежам Руси; ляшский король все еще занимал Волынь, насильно крестя в католичество православных; немцы рвались к Вильне; свеи, разбитые под Ореховом, все еще упирались, не заключая мира; Костянтин Василич Суздальский по-прежнему строил ковы противу Москвы; но тут, в сердце земли, стояла стена нерушимая. Словно заколдованная от горя и ратной беды лежала Владимирская Русь. И только теперь Мария узрела воочию супруга своего за его непростою работой. «Верно, и там, с ханом, такожде! – догадывала она. – Пото и Джанибек его полюбил!»

Вечером, проводив литовских гостей и освобожденный полон, Семен, смертно усталый, сидел, пригорбясь, над останними грамотами. Маша тихо подступила к нему, обняла, стала молча целовать в кудрявый затылок.

– Ты что? – не сразу понял Семен.

– Какой ты был сегодни… красивый! – вымолвила она наконец и, утопив лицо в его волосах, зашептала: – Сема, а ежели опять, вновь… Ты не покинешь меня? Не сошлешь в монастырь?

Он молча привлек ее к себе, посадил на колени.

– Слушай, ладо, я обрел тебя, понимаешь, обрел! Ты моя радость и мой свет! Быть может – искупление мое! Не тревожься ничем! Одна могила… И за могилой, за гробом, все равно я буду с тобой неразлучен! А теперь беги в постелю, устала, поди! А я посижу еще, надо поглядеть, что пишут из Суздаля…

Глава 102

На свою дочь, Василису, Семен обращал мало внимания. Хоть княжна и не нуждалась ни в чем, но видела отца редко. Долили заботы. В походах, в отъездах он порою почти забывал про нее. Но, возвращаясь, встречал ласковый голубой взор, тонкая девочка, подбегая, ластилась к отцу, расспрашивала, болтала, поверяя Семену нехитрые тайны свои.

Мария сумела найти верный тон с падчерицею. Учила золотному шитью, читала вслух, почасту сидела вдвоем с подрастающей Василисой за пялами и не прежде уходила ко князю, чем проводив и уложив в постелю приемную дочь.

Жениха для Василисы выбрали давно, и она знала о том и даже не по раз виделась с будущим мужем. Это был юный княжич Михайло, сын Василия Михалыча Кашинского, нынешнего тверского князя. В этом году решили наконец справить свадьбу. Годы подошли; невесте сравнялось уже четырнадцать лет, а жениху семнадцать.

Василий Михалыч мог гордиться и оказанным ему почетом, и свойством с великим князем владимирским. Был доволен Алексий, довольна дума: князь, взбрыкнувший было, дабы получить тверскую жену, уступал вновь начертанной его отцом московской политике: от Тверского княжества сперва один за другим были оторваны и переведены под руку Москвы все князья-подручники Михайлы Святого: ростовский, галицкий, дмитровский и белозерский. Теперь дошел черед до уделов самого тверского княжения. Потирали руки Дмитрий Зерно, Акинфичи, Кобыла, Сорокоум, Бяконтовы, Вельяминов, Окатьевы и Редегины – все были именинниками на кашинской свадьбе. Потому еще и справлялась она с особою пышностью, начатая в Москве, продолженная в Твери и законченная в Кашине.