Взору путников открылся чудесный пейзаж, похожий на сказочную миниатюру. Вдруг все изменилось. Поднялся сильный ветер, и снежный вихрь разрушил великолепную картину. Катрин и ее спутники поспешили к воротам Куртрэ, стремясь обрести кров и тепло.

Их приютила таверна «Ронс-Куроне», расположенная на одной из самых оживленных улиц города. На Катрин нахлынули воспоминания прошлых лет. Внешне здесь ничего не изменилось. Прежняя безукоризненная чистота, блеск медной и оловянной посуды, те же дурманящие запахи, идущие из просторных печей.

Лишь несколько увеличился живот хозяина заведения Корнелиса, да из-под его высокого белого колпака выглядывало больше седых прядей. Однако Катрин обратила внимание на глубокую складку, прорезавшую его лоб. Подобную складку она замечала на лицах людей, встретившихся ей по дороге, из чего можно было сделать вывод, что обстановка в городе изменилась. Неуемное фламандское веселье, гомон и крики, раньше не умолкавшие в Брюгге ни днем, ни ночью, сменились на приглушенные голоса и шепот. Даже в зале «Ронс-Куроне», несмотря на красные носы посетителей, как и прежде погружавшиеся в пивную пену, их глаза оставались холодными и недоверчивыми. Можно было подумать, что весь город затаил дыхание в ожидании чего-то.

— Госпожа Катрин, вы говорили, что это самый веселый город в мире, — упрекнул ее Беранже. — Мне встречались города и повеселее.

— Он был таким, а сейчас я не знаю, что и сказать. Дела плохи. Вы же помните, что нам рассказал мессир Ван Эйк.

По дороге из Люксембурга в Лилль у художника было достаточно времени, чтобы обрисовать им картину фламандской жизни. Это был невеселый рассказ. После Аррасского мирного договора, заключенного между Францией и Бургундией полтора года назад, англичане возомнили, что бургундский союзник их предал, и начали чинить всевозможные препятствия богатейшим фламандским городам, занимающимся торговлей шерстью. Их войска разрушили несколько небольших городов и действовали так жестоко, что герцог Филипп, подстрекаемый жителями Брюгге, решился на осаду Кале.

Эта осада Кале явилась настоящим бедствием. Скорее гордецы, чем доблестные воины, богатые торговцы, не дождавшись прибытия бургундского флота, решили попросту бежать, несмотря на мольбы герцога Филиппа, только что принявшего вызов герцога Глостера. Разгневанному Филиппу пришлось уйти, не дождавшись соперника.

В результате бургундский адмирал Жан де Орн из-за собственной трусости не воспрепятствовал английским судам разорять побережье и захватывать внушительные трофеи.

Адмирала казнили, но порт Леклюз, от которого в основном и зависела торговля в Брюгге, захлопнулся словно раковина, изгнав брюггских купцов и провозгласив свою независимость. Со времени своего основания Леклюз был вассалом Брюгге.

Еще издавна три крупнейших фламандских города: Гент, Брюгге и Ипр сохраняли независимость благодаря собственному богатству и могуществу. Это была своего рода федерация, к которой герцог Филипп вздумал присоединить четвертого члена-Ле Фран, иначе говоря, несколько небольших поселений и деревень, находящихся недалеко от Брюгге и Гента, естественно, включая и Леклюз. Это еще больше урезало старые привилегии.

В Брюгге назрел бунт. Летом могущественные цехи водрузили на Рыночной площади в знак непокорности свои Замена, требуя высочайшего подтверждения их прежних привилегий перед Леклюэои и Ле Фраиом. Этого не произошло. Со времени неудавшейся осады Кале росло недовольство герцога Филиппа Брюгге и Гентом шпионы доносили ему, что англичане чуть ли не подталкивают население этих городов к мятежу), и он категорически отказывался подтвердить их привилегии. Он вел сложную игру, лавируя в затягивая время, вероятно, чтобы собрать силы для нападения.

Последовал настоящий диалог глухих, который ничего не решил, а только подлил масла в огонь.

Катрин прибыла в Брюгге в это тревожное и опасное время, с надеждой избавиться от своего несчастья.

Превратности собственной судьбы казались ей настолько важными, что она почти не задумывалась над трудностями этого некогда любимого ею города. Она сочувствовала его жителям и желала, чтобы все стало как прежде.

В гостинице, где когда-то раздавался беззаботный смех юной Катрин, графиня де Монсальви чувствовала, что мало чем отличается от путешественников из Шотландии и Италии. Она внимательно следила за тем, чтобы не быть узнанной и не выдать себя.

Следуя совету Яна Ван Эйка, она представилась дамой Бернеберге, совершающей паломничество в Брюгге и стремящейся излечиться от болезни. Естественно, ее внешний вид соответствовал избранному персонажу: головной убор причудливой формы прикрывал лицо, строгий нагрудник скрывал плечи и шею и доходил до нижней губы. Не было видно ни единого золотого волоска, платье из серого сукна немецкого покроя надежно скрывало ее прелестные формы.

Беранже, возмущенный странным нарядом своей обычно столь элегантной хозяйки, вынужден был довольствоваться коротким объяснением:

— Когда-то я долго жила в этом городе, и меня здесь могут узнать. Я, конечно, не настолько самонадеянна, чтобы считать себя незабвенной, и убеждена, что меня уже и не помнят, но предпочитаю не рисковать. К тому же у меня появится шанс быть принятой супругой нашего друга Ван Эйка, если мы с ней встретимся.

— Это действительно благоразумно, — вздохнул Готье. — Если я правильно понял, она — настоящая мегера. Я надеюсь, что нам удастся избежать неприятной встречи.

Катрин тоже на это надеялась. Она еще больше убедилась, что знакомиться с женой Ван Эйка не следует, когда на следующий день художник навестил ее в «Ронс-Куроне». Она с трудом узнала его: это был совсем другой человек.

Вольный живописец с горящий взором, словоохотливый посланник герцога, любезный и галантный попутчик, страстный друг — все исчезло, пред ней предстал чопорный, с размеренной речью знатный горожанин. Ян сделался вдруг грустнее всех жителей Брюгге. Облачившись в черную бархатную одежду, он к тому же натянул в маску.

Ван Эйку понравилось строгое одеяние Катрин и, подыгрывая ей, он справился о здоровье дамы Бернеберге и сообщил громким голосом, что церковный сторож часовни Сен-Сан будет этим вечером в ее распоряжении и отведет к святым мощам, и добавил, что сам приедет, за ней до захода солнца. Было решено, что паломница останется в городе недолго…

Сказав это, Ван Эйк приготовился было удалиться, но эта комедия так позабавила Катрин, что она не смогла удержаться от ее продолжения.

— Мессир Ван Эйк, вы так торопились, за что я вам безмерно признательна, но к чему такая спешка? Я думала сегодня навестить мадам Маргариту, вашу добродетельную супругу, ведь вы так любезно пригласили меня в Брюгге. Неужели я буду лишена удовольствия увидеть ее?

— Увы! Моя супруга нездорова и не принимает. Она поручила мне передать свое сожаление по поводу того, что не сможет встретиться с такой почтенной дамой.

Он был так смущен, что невольно покраснел и отвел глаза. Катрин едва удержалась от смеха. Его возвращение