и стена раздвинулась, открыв большой портрет. Катрин удивленно смотрела на него, поскольку она не только никогда не видела его раньше, но даже не подозревала о его существовании. Краска медленно залила ее лицо, шею, щеки, грудь: она была изображена обнаженной, с розой в руке.

— Кто это нарисовал? — выдохнула она.

— Ван Эйк, по моему приказу. Он тоже тебя любит, а я могу описать каждый кусочек твоего тела. Он мне сделал пять таких портретов. Скажешь ли ты теперь, что я тебя не люблю?

— Это глупо, безумно! Герцогиня…

— Никогда не видела эти комнаты и никогда их не увидит. Единственный ключ — у меня, и лишь эти безмолвные рабыни убирают их по моему приказу.

— Но зачем?

— Чтобы встречаться с тобой, с запахом твоих духов, твоей любимой обстановки. Ты права, у меня рой любовниц, потому что моей плоти нужна женская плоть, но никогда ни одна из них не блистала подле меня так, как блистала ты. Когда я устаю от всех этих женщин, когда мое сердце опустошено, я велю открыть одну из этих комнат, украсить ее цветами, свечами, мне подают здесь ужин, и я пью, пью до тех пор, пока воспоминание о твоем теле не станет невыносимым, тогда я встаю на колени перед твоим изображением и… занимаюсь любовью совсем один! А теперь иди ко мне!

Он подошел к Катрин, протянул ей руку. Она отступила, боясь этой руки как огня.

— Нет!

Он рассмеялся.

— Не бойся! Я не брошу тебя на эту кровать, как бы она меня ни притягивала. Мне кажется, я пригласил тебя на ужин? Пойдем ужинать. Нам накрыли.

Катрин суждено было многому удивляться в эту ночь. Пол раздвинулся, и из зияющей темноты поднялся накрытый стол, затем образовавшаяся дыра бесшумно закрылась. На столе стояли цветы, несколько свечей, из золотой посуды поднимались дурманящие запахи. В резных кубках в оправе из драгоценных камней сверкало вино.

Филипп нежно взял Катрин за руку и усадил ее у камина на украшенную серебром скамью с подушками.

Ноги ее оказались на большой медвежьей шкуре. Ловко и с изяществом герцог положил на небольшое блюдо из золота несколько ломтиков лосося. Казалось, он забыл свой недавние признания. Он наполнил кубок и протянул его Катрин.

— Мое лучшее вино! Моя гордость! Выпьем за королевскую ночь. За самую прекрасную даму Запада!

Они чокнулись и вместе выпили, и Катрин с удовольствием почувствовала, как вино горячит ее, пробуждая воспоминания о других, таких же счастливых часах.

— Зачем, — начала было она, — вы разыгрывали со мной всю эту комедию?

— Какую?

— Этот торжественный банкет.

— Раньше ты звала меня Филипп и говорила мне «ты»! — обиженно заметил он. И затем, изменив тон:

— Разве бы ты согласилась, узнав, что я покину своих гостей, двор ради нескольких часов наедине с тобой?

— Нет, не думаю, — откровенно призналась она.

— Не думаешь? Ты в этом не уверена?

— Возможно.

— Благодарю. Давай еще выпьем!

Ужин получился приятным и веселым. Филипп был радостным, и Катрин вспомнила того милого собеседника, каким он был, еще не приняв тяготы короны. Он прочел ей последние стихи своих поэтов, спел песню, рассказал последние сплетни, раскрыл какие-то политические секреты, упомянув о своем намерении вскоре освободить короля Рене. Катрин слушала его, прикрыв глаза, ей было так хорошо и покойно после всех пережитых несчастий.

Когда очередь дошла до десерта, герцог сел у ее ног на медвежью шкуру и предложил ей несколько драже. Катрин принялась их сосать. Филипп поставил коробочку с драже ей на колени и положил рядом руку. Он сделал это так нежно, что Катрин, одурманенная вином, не сопротивлялась. Опершись на бархатные подушечки и забыв о невзгодах, она витала в мечтах и воспоминаниях.

Казалось, она не заметила, как Филипп опустился перед ней на колени и принялся гладить ее ноги.

Она смотрела на него из-под полу прикрытых век. Неужели ее тело, еще недавно причиняющее нестерпимую боль, могло так быстро оправиться и снова испытывать потребность в любви? Горячие ловкие руки Филиппа, который всегда был несравненным любовником, пробудили в ней уже забытые ощущения, прилив страсти, многие годы заменявшей ей счастье.

Она слышала свое прерывистое дыхание. Руки любовника, медленно скользя вверх, достигли ее живота и остановились. Почувствовав свою власть над ним, Катрин поняла, что он в нерешительности и не осмеливается продолжать, он, владеющий землями, превосходящими по своей величине целое, королевство.

Где-то рядом послышался голос мужчины, напевающего под аккомпанемент лютни. В глубине дворца часы пробили полночь. Катрин открыла глаза: перед ней совсем близко был Филипп; его губы дрожали, а взгляд выражал такую мольбу, что она не могла не улыбнуться.

— Чего ты медлишь, Филипп? Почему бы не отпраздновать эту королевскую ночь так, как мы желаем. — Глаза принца загорелись страстью.

— Ты хочешь этого?

Она наклонилась к нему, едва касаясь его губ.

— Я хочу, чтобы ты меня любил, любил в последний раз, как ты умел любить когда-то! Я хочу тебе подарить эту ночь и узнать, может ли любовь мужчины принести мне еще что-то, кроме ужаса!

Через полчаса она убедилась, что Прюданс хорошо сделала свое дело и, если не думать о душе, тело ее не сохранило никаких следов пережитого насилия.

Радость любви была все той же, и ей следовало бы забыть обо всем случившемся, как только искусная флорентийка избавит ее от последнего напоминания о постигшем ее несчастье. В руках того, кто когда-то научил ее любить, Катрин испытала прежнее наслаждение, ибо Филипп в совершенстве владел искусством доставлять удовольствие — деликатность, внимательность и нежность не часто встречались у мужчин в это суровое время. Женщина получала от него так много, что не могла не отдавать ему всю себя бед остатка.

Чуть позже, блаженно растянувшись на измятой шелковой постели, уставшая Катрин думала о том, что вместо того чтобы, изменив Арно, испытывать угрызения совести, она испытала чувство удовлетворения, как от свершившейся мести. Завтра ее ждут новые трудности и несчастья, но воспоминание об этом розовом оазисе в королевскую ночь будет согревать ее, подобно теплому лучу солнца между ледяными порывами ветра.

После того как Филипп в первый раз взорвался от удовольствия в ее влоти, он спросил:

— Почему ты сказала, что любовь внушает тебе ужас? Неужели, как я и предполагал, твой муж оказался бессердечным животным?

Смущенная Катрин «вдевалась, испытывая желание рассказать ему всю правду. Но сказать правду — значит допустить грубое насилие над этой „пристанью желания“. Она, рассмеявшись, выпуталась из затруднительного положения:

— Муж это муж! К тому же в наше суровое время