Громоллар же завершил начатую цитату:

Вы — безвестны, бессмертия слава не даст,

Не продлит она жизнь никому.

Громоллар гордился собой, он чувствовал, что этот раунд, пусть даже и выигранный чужими стихами и чужой мудростью, принесет ему некоторое признание со стороны собратьев, которые, надо сказать, думали гораздо реже, чем ели. Однако он недооценил гордого вандейца:

«Но истинное тело человеческое разве не мысль? Вы цитируете Саллюстия, Боэция, Катона, но разве не живы они для нас наряду с Платоном?

Разве они не рядом с нами, пока мы их читаем?» — парировал Пуародо. Громоллар ответил:

День придет, и погаснет обманчивый блеск,

Ждет вторая вас смерть лишь тогда.

Громоллар приосанился и подтянул на плечи тогу самодовольства. Пуародо решил вбить клин противоречия. Настоящий вопрос в следующем: существует ли Смерть? Не следует ли вообще позабыть о ней, как мы забываем о ней на два дня, пока длится пир? Разве нельзя верить в нерушимость сущего?

Могильщики сильно смутились. Говорить о Смерти — всегда рискованное дело. Да, именно ей все обязаны чудом пира. Да, Братство кормится за счет ее длинной косы и ножниц парки. И все-таки каждый год с незапамятных времен, пока разносились блюда, опорожнялись стаканы, наполнялись желудки, горячились глотки и точились ножи, Смерть возвращалась на ковер или, скорее, на скатерть.

Позиция Пуародо была не вполне понятной; чувствовалось, что храброму лионцу нелегко устоять перед стоиком Громолларом. И тут внезапный ропот среди присутствующих обозначил появление нового аргумента: некоторые встали, другие рухнули в попытке встать — поскользнулись на бог знает каких жирных объедках, брошенных под стол, и паника охватила пир. Смерть! Вот она! Один конец огромного П-образного стола встал, несколько замечательно пьяных могильщиков попытались пробраться к дверям, унося в карманах сырные профитрольки, а в руках кувшины, бутылки и шкалики, — спасайся кто может! спасайся кто может! — и обнаружили у себя на пути официантов, нагруженных следующим рыбным блюдом, а именно миногой по-нантски, она же минога по-ларошельски, или по-борделезски, то есть, попросту говоря, рагу из миноги в красном вине, тушеная рыба в соусе, причем в качестве украшения повар использовал мерзкую голову этой твари с желтыми глазками и зубастой присоской вместо рта. Вот эти ужасы и встали неодолимой преградой на пути спасения бедных гробовщиков. Последовала страшная сшибка; густая и обжигающая черная подлива исторгла у беглецов крики страха и боли; немало официантов дрогнуло и обрушилось на пол, опрокинув себе жаркое на руку, живот или голову; столкновение было столь мощно, что одна зубастая и глазастая присоска миноги улетела за десять метров, пронеслась мимо тарелки полупочтенного могильщика и воткнулась в пирамиду улиток, еще ждущих претендента и лоснящихся от масла, — те сначала взлетели на воздух, а после раскатились, как шары, на все четыре стороны, под вопли ужаса, добавляя неожиданности и замешательства.

«Ну вот, все пьяные», — буркнул Биттезеер. «Точно, уже нализались», — с сожалением подытожил Пувро, сокрушаясь обо всех блюдах, которые еще оставалось отведать. «Ну, наконец-то пир пошел поживее», — обрадовался Сухопень. Суматоха привела к тому, что все с новой силой принялись пить и болтать, поднялся громкий гам, а подача миног как-то немного скомкалась. Зато ускорилось прибытие карпа по-жидовски, прекрасного дамвикского карпа, выловленного накануне ночью самим Пувро и его помощниками: а ведь пьяны они были не меньше сегодняшнего, добавил Пувро, — действительно, в отличие от пьяного охотника пьяный рыбак представляет угрозу лишь собственной жизни или, в случае крайней степени опьянения, жизни ближайших соседей. И вообще, доказывал Пувро всякому, кто готов был слушать, — я, что ли, виноват, что рыба любит пастис! На этот счет расспрашивайте Главного зодчего Вселенной, откуда есть пошла такая блажь. Плеснешь пару колпачков пастиса в приманку — и готово: карпы просто балдеют!!!

Так что он по доброте сердечной брал с собой пастис в формате «магнум» — то есть полуторалитровую бутыль (контрабандой доставленную из Андорры) на реку или на пруд, — а как иначе? — ведь дал же Главный зодчий Вселенной карпу такое прекрасное человеческое свойство, как любовь к анисовой. Мало-помалу восстанавливался какой-никакой порядок. Казалось, что Пуародо и Громол-лар (первый глотая угрей и миног так, словно хотел наглотаться перед смертью, другой — задумчиво цедя бокал гамейского и ковыряя вилкой кусок рыбы) взяли паузу в философских спорах; на самом деле Пуародо затаился и ждал второго акта — как раз перед эпизодом паники и подносов он бросил своему богатому оппоненту последнюю шпильку: «И если вы все не спились окончательно, то согласитесь: на смерти можно отлично поживиться!», — однако его выпад в общем гаме никто по-настоящему не расслышал. Это как стрелять в тумане, когда патроны на исходе; Пуародо жалел, что истратил вхолостую отличную фразу. Вот если боевые действия возобновятся…

СРЕДИННАЯ ДЫРА, ИЛИ АЛКОГОЛЬНАЯ ИНТЕРМЕДИЯ ДЛЯ ОЖИВЛЕНИЯ АППЕТИТА & ЗАСТОЛЬНАЯ ПЕСНЯ (на мотив «Угрей»)

Пувро сделал знак магистру Сухопеню, и тот сразу понял, что нужна какая-то пауза, антракт для того, чтобы восстановить порядок и аппетит. Трапеза подошла к середине, позади — рыбное, впереди — мясное. Самое время устроить перерыв, так называемую Дыру. Дыру, волшебным образом восстанавливающую силы и голод. Со всех сторон окружавшие его могильщики почувствовали приближение заветного мига и закричали: «Песню! Песню! Даешь Дыру!»

Профан воображает Дыру тупо «нормандской», тогда как она сродни всем французским провинциям, использующим те средства, которыми они располагают: коварней всего Дыра лотарингская, на алычовой водке; экзотичней всего — антильская, с горящим ромом; богоугодней всех — Дыра монашеская, на шартрезе, восточней всех — эльзасская, на кирше; всех приземленней — Дыра северная, на свекольном самогоне, и т. д.; тут и коньяк, и ар-маньяк, и водки из виноградных выжимок, и настойки всех видов и сортов, которые тоже можно принимать во время Дыры, то есть от души, не скупясь и посреди трапезы (и значит, Дыра пьяницы, который полощет горло мятным ликером «Рикле» (Ricqles®), прежде чем вернуться к жене, на самом деле не считается Дырой, ибо та должна быть окружена твердью, то есть едой), и все это — чтобы усилить выработку желудочного сока и не только вернуть аппетит с целью продолжения банкета, но и прочистить горло для пения, ибо таково было назначение Дыры для тех, кто ее копал, она всегда сопровождалась какой-то песней с призывами предаваться питию и прочим увеселениям, иногда связанным с так называемым «слабым» полом, — иными словами, песней с солдатским юмором, очень телесной, приземленной, а ведь в