Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Только, знаете ли… — продолжал затем комиссар с некоторым смущением. — Вам надо сейчас же явиться к начальнику политотдела дивизии старшему батальонному комиссару товарищу Демину. Вероятно, он собирается назначить вас на какую-то другую должность, я так думаю. Так вы доложите ему, что назначены историком полка.
Старший батальонный комиссар А. Т. Демин был строгим и суховатым человеком. Лишь мельком взглянув на меня, спросил:
— Вы писатель?
— Так точно! Член Союза писателей.
— Документы имеете?
До войны я не успел получить членский билет: работник аппарата Союза писателей СССР, занимавшийся выдачей членских билетов, всегда, бывало, оправдывался: «Понимаете, не можем сделать, нет кожи!» Я смутился, но, крепясь, выдержал взгляд Демина.
— Будете служить в редакции дивизионной газеты, — бесстрастно объявил мне начальник политотдела, совершенно ошеломив меня своим доверием. — Явитесь к редактору…
— Товарищ старший батальонный комиссар, разрешите обратиться? Комиссар полка приказал мне доложить, что он назначил меня…
— Идите, идите, — нетерпеливо перебил меня Демин.
Редактором дивизионки был старший политрук Комаров, секретарем редакции — политрук Зверев, в прошлом оба — сотрудники «Казахстанской правды». У нас сразу же нашелся, как говорится, общий язык и даже общие знакомые: они знали, например, поэта Павла Кузнецова, когда тот жил в Казахстане, а я работал вместе с ним в Татарии. Немудрено, что у нас быстро установились спокойные, доброжелательные отношения, не обремененные, как обычно у газетчиков, строгой воинской дисциплиной.
Основным костяком вновь формировавшейся 88-й стрелковой дивизии под командованием полковника А. Ф. Болотова стала одна из бригад, участвовавших в зимней наступательной кампании. Пополнение она получала хорошее, в большинстве курсантов из военных училищ или обстрелянных в боях под Москвой. Получила немало и нового вооружения — орудий, минометов, противотанковых ружей. Всех это очень радовало.
Занятия по военной подготовке проводились с учетом того большого опыта, какой был приобретен на войне. Отрабатывались действия всех подразделений не только в обороне, но и в наступлении. «Тяжело в учении — легко в бою», — ободряли бойцов командиры.
В дивизионке, этой воистину солдатской газете, мы прежде всего старались показать, как преуспевают в учении отдельные бойцы. Мне приходилось ежедневно беседовать с солдатами, отличавшимися в боевой подготовке, чаще всего — немедленно после занятий.
Огромную роль в обучении и воспитании еще не обстрелянных людей, в поднятии их боевого духа играли, пожалуй, больше всего рядовые солдаты, побывавшие в боях. Они были отличными наставниками: молодые охотно прислушивались к их рассказам и поучениям. Поэтому мы старались рассказать о них в каждом номере нашей дивизионки. Мне пришлось беседовать с десятками таких людей — и сколько же потрясающе интересного услышал я о войне! Некоторые воспоминания фронтовиков могли стать — без всякого домысла — основой для художественных произведений. Но, к сожалению, такие воспоминания приходилось запрятывать в кладовой своей памяти.
За то время пока дивизия готовилась к летней кампании, я основательно продвинулся в изучении военного дела. Ведь я обычно не со стороны наблюдал за занятиями, скажем, стрелкового отделения или взвода. С первых же дней службы в редакции я взял за правило, приходя на занятия, быть в солдатской цепи и делать все то, что приходилось делать солдатам. После этого я легко мог писать о действиях любого бойца, отделения или взвода. Если же приходилось писать о занятиях, проводимых в целом ротой или батальоном, тут я находился, конечно, рядом с командирами. Потом я всегда присутствовал на разборах учений, какие устраивались старшими командирами, и получал возможность узнавать оценки действия отдельных подразделений. Все это, вместе взятое, помогло мне приобрести в дивизии, в дополнение к тем, какие имел, немало теоретических и практических военных знаний.
Всю зиму мы находились под огромным впечатлением нашей блестящей победы под Москвой в труднейших условиях морозной и снежной зимы. И все надеялись, что наступающее лето будет ознаменовано новой, еще более решающей победой нашей армии. Но уже в самом начале мая начались огорчения: наше наступление в Крыму окончилось полной неудачей. Наши войска оставили Керчь. Гитлеровцы усилили осаду Севастополя, — все понимали, что его дни сочтены. Наконец будто громом ударило среди ясного неба — в середине мая произошла всем известная трагическая харьковская катастрофа. В июне положение на фронтах продолжало ухудшаться — гитлеровские полчища рвались на юг, стремясь отрезать его от всей страны.
В середине июля появилось сообщение об итогах двухмесячных боев на советско-германском фронте. Сообщив об огромных потерях немецко-фашистских войск с 15 мая по 15 июля 1942 года, Совинформбюро отмечало, что «Красная Армия потеряла за этот же период сотни тысяч человек убитыми, ранеными и пропавшими без вести…» Тут уж кровью облились наши души!
Признаюсь, бессонными ночами иной раз трудно было отбиться от мрачных раздумий. И все же, должен сказать откровенно, в нашем сознании никогда не угасала победа над врагом под Москвой. Она жила, действовала. Она уберегала нас от смятения, отметала наши тревоги. Как ни горько было узнавать о наших поражениях, они после московской победы не производили того потрясения, какое производили в начале войны. Не было этого! И не было потому, что московская победа была бессмертной. Нравственное воздействие ее продолжалось, несмотря на то что под Москвой давно отгремели пушки, несмотря на трагические события второго лета войны. Мы знали — настанет время, все вернем обратно, сколько бы ни захватили гитлеровцы нашей земли. Ничем нельзя было вытравить из наших душ светлую, обнадеживающую победу под Москвой!
Все это мне надо было глубоко прочувствовать, чтобы позднее, еще в более тяжелые месяцы, начать книгу о войне. Без ясного осознания непобедимости нашей армии, ее способности даже после тяжелейших поражений вновь обрести величие духа и показать чудеса на полях битв нельзя было, конечно, и думать о создании правдивой военной летописи.
Сначала нашу дивизию отправили куда-то южнее Сухиничей. Перенеся несколько бомбежек после высадки из эшелонов, она вступила в бой, начавшийся там ранее, а затем вдруг была выведена из боя и отправлена обратно, в калининские места. Высадились мы на станции Княжьи Горы и скрытно достигли фронтовой полосы в районе Погорелого Городища.
Здесь, перед выходом нашей дивизии на передовые позиции, поступил известный приказ Верховного Главнокомандующего № 227. Батальон, в котором я оказался в тот день, был выстроен среди леса. Как всегда, я попросил у комбата разрешение стать в строй — ведь я был солдат, а в строю