Такова была его семейная жизнь — тогда.

Но теперь, шесть лет спустя, дядя Эйнар куксился под яблоней, раздражался и ворчал; не потому, что так хотел, а потому, что после долгого ожидания так и не обрел своего особого чутья, способности к ночным полетам. Уныло сидя во дворе, он походил на зеленый тент от солнца, служивший летом защитой беспечным отпускникам, а ныне заброшенный и никому не нужный. Неужели он обречен сидеть здесь вечно, так как в дневном небе его может кто-нибудь заметить? Неужели его крыльям не найдется другого применения — только сушить белье для женушки и обмахивать в жаркий августовский полдень детей? Страшно подумать!

Вначале он не особенно роптал. Была Брунилла, была новая семья, какое-то время нужно было растить детей. Но вот он снова загрустил. Он не находил себе применения. Его единственным занятием всегда были полеты, поручения от семейства он выполнял с быстротой молнии. Ну да, в прежние дни он опережал телеграф. Подобно бумерангу, он носился над холмами и долами, а приземлялся — как пушинка чертополоха. В деньгах он не нуждался — крылатый посланец требуется всем.

А теперь? Увы! Крылья трепетали у него за спиной.

— Папа, повей нам, — попросила маленькая Мэг.

Перед дядей Эйнаром стояли дети, заглядывая в хмурое от дум лицо.

— Не стану.

— Повей нам, папа, — попросил Рональд.

— Жары нет, март на дворе, и скоро дождь пойдет.

— Нет, папа, это просто ветер дует. Ветер раздует все облака, — вмешался Стивен, кроха размером с пчелу.

— Придешь на нас посмотреть, папа? — спросил Майкл.

Дядя Эйнар спрятался в себе, как прячутся пальцы в кулаке.

— Ну все, марш отсюда, — велел он детям. — Дайте папе подумать.

В тот день он отгородился от всего: от брака, любви, детей любви и любви к детям. Брунилла на задней веранде развешивала белье.

— Сухое-пресухое, отличная работа, — радостно крикнула она, желая подбодрить мужа. Ей нравилось, чтобы все сияло: и горшки, и кастрюльки, и человеческие лица, а его настроение в последнее время можно было сравнить с ржавчиной, которую поди отчисти.

— На здоровье, — апатично отозвался дядя Эйнар, думая о прежних небесах, ночных небесах, звездных небесах, лунных небесах, ветреных небесах, прохладных небесах, полуночных и рассветных небесах, небесах облачных и всевозможных прочих.

Что же, такова его судьба: скрываясь от глаз, летать над выгоном так низко, что, того и гляди, сломаешь крыло о силосную башню или забор? Беда, да и только!

— Приходи на нас посмотреть, папа, — не унималась Мэг.

— Март наступил, — сказал Рональд.

— Да, март, — отозвался дядя Эйнар. — Дни, когда зима особенно ярится напоследок.

— Мы собираемся на холм. — Глаза Мэг блестели как две бусинки. — И все дети из города — тоже.

Дядюшка Эйнар прихватил губами свою руку.

— На какой холм?

— На холм Змеев, куда же еще? — хором ответили дети.

Тут только он поднял взгляд.

Все четверо держали, прижимая к трепещущей груди по большому воздушному змею; покрытые испариной лица выражали нетерпеливое, пылкое ожидание. В маленьких пальчиках были зажаты мотки белой бечевки. Змеи были пестрые, красно-сине-желто-зеленые, с хвостами из хлопчатобумажных и шелковых лент.

— Мы будем запускать наших змеев! — сообщил Рональд. — Неужели не придешь посмотреть?

— Нет, — грустно отозвался отец. — Меня увидят. Вы ведь знаете, мне нельзя показываться, а то будут неприятности.

— Ты можешь прятаться в лесу и смотреть оттуда. Нам так хочется, чтобы ты посмотрел, — взмолилась Мэг.

— Мы их сами сделали, — похвастался Майкл. — Потому что мы знаем как.

— Откуда вы это узнали?

— Потому что наш отец — ты! — вскричали все разом. — Потому и узнали.

Дядя Эйнар обвел взглядом всех четырех. Вздохнул.

— Фестиваль воздушных змеев, так?

— Да, сэр!

— Я собираюсь победить, — сказала Мэг.

— Нет, я! — крикнул Майкл.

— Я, я! — пропищал Стивен.

— Так боже ж мой! — взревел дядя Эйнар и подпрыгнул, оглушительно гремя крыльями. — Дети! Дети, я люблю вас, люблю больше всего на свете!

— Ты заболел? — спросил Майкл, отступая.

— Нет, клянусь небом! — пропел дядя Эйнар, выгибая свои крылья во всю их красу и славу. Стук, гром, цимбалы! Дети, подкошенные потоком воздуха, с хохотом попадали на землю. — Я знаю, знаю! Свобода, я снова свободен! Огонь в дымоходе! Перо на ветру! Брунилла! — крикнул Эйнар, повернувшись к дому; Брунилла высунула голову. — Я свободен! — кричал он, высокий, устремленный в небо. — Послушай, Брунилла, мне не нужна теперь ночь! Я могу летать и днем! Ночь не нужна! Теперь я буду летать днем, каждый день, и никто не узнает, никто меня не подстрелит, и… но боже, что ж я болтаю. Время не ждет. Гляди!

Под испуганными взглядами домашних дядя Эйнар схватил хлопчатобумажный хвост от одного из маленьких змеев, прицепил себе к поясу, ближе к спине, зажал в зубах конец бечевки, сунул моток в руки кого-то из детей и круто взмыл в поток мартовского ветра!

И дети дяди Эйнара помчались через луга и фермы, ликуя, спотыкаясь и выпуская в ясное небо все новые ярды бечевки, а Брунилла осталась возле их общего обиталища и только махала рукой и смеялась от облегчения, поскольку знала, что счастье семье теперь обеспечено; и дети добрались до холма Змеев и, сжимая в дрожащих от гордости пальцах моток, принялись все четверо дергать, травить и тянуть. Прибежали ребятишки из Меллин-Тауна, запускавшие своих маленьких змеев, увидели, как пляшет в небе большой зеленый змей, и затараторили:

— Ух ты, ну и змеище! Ну и змеище! Ух ты! Вот бы мне такого! Ну и змеище! Где вы такого взяли?

— Это наш папа сделал! — закричали Мэг, и Майкл, и Стивен, и Рональд и восторженно повисли на бечевке, а в небе гудел и громыхал воздушный змей, выписывая на облаке волшебный восклицательный знак!

Просто удивительно, насколько они взяты из жизни, все эти рассказы. Случилось так, что, пока я рос, мне снова и снова приходилось слышать этот ветер. Иногда над Уокиганом проносились просто ураганные ветра. И звучали они печально, словно туманный горн. И в один прекрасный день я сказал: «Ладно, все понятно… больше я не позволю ветру меня донимать. Я напишу о нем рассказ».

В тот вечер телефон зазвонил в половине седьмого. На дворе был декабрь; когда Томпсон взял трубку, успело уже стемнеть.

— Алло.

— Привет, это Херб?

— А, это ты, Аллин.

— Твоя жена дома, Херб?