– Ты мне нравишься, Алекс. Я тебе все это рассказываю, просто чтобы тебя предостеречь.

– Предостеречь от чего?

– Семья Уилла Тоула пожертвовала сотни тысяч долларов на эту больницу. Они, вполне возможно, оплатили и стул, на котором ты сейчас сидишь.

Я встал.

– Спасибо за предостережение.

Его маленькие глазки затвердели. Сигара сломалась у него в пальцах, рассыпая по столу табачные крошки. Он опустил взгляд на свое потерянное средство релаксации, и на миг мне показалось, что он вот-вот разразится слезами. На кушетке психоаналитика он доставил бы немало веселых минут.

– Ты не настолько независим, как думаешь. Есть еще вопрос твоих больничных привилегий[83].

– Вы хотите сказать, что, поскольку Тоул на меня жалуется, я рискую потерять право практиковать здесь?

– Я хочу сказать: не поднимай волны. Позвони Уиллу, попробуй как-то исправить ситуацию. Он неплохой парень. Вообще-то у вас обоих очень много общего. Он специалист по…

– Бихевиоральной педиатрии. Знаю. Генри, я слышал его строй, и мы не играем в одном оркестре.

– Запомни это, Алекс, – статус психологов среди медицинского персонала всегда был довольно зыбким.

На ум сразу пришел тот его старый спич. Что-то насчет важности человеческого фактора и его сочетания с современными веяниями в медицине. Я уже подумывал, не бросить ли ему его собственные слова в лицо. Но потом посмотрел на это лицо и понял, что все равно без толку.

– Это всё?

У него не нашлось что сказать. Люди его типа редко находят нужные слова, когда беседа выходит за пределы банальностей, двусмысленностей и угроз.

– Хорошего дня, доктор Делавэр, – сказал он.

Я молча удалился, закрыв за собой дверь.

* * *

Вестибюль уже очистился от пациентов и теперь был заполнен группой посетителей из какой-то женской волонтерской группы. На красивых лицах хорошо одетых дамочек ясно читались старые деньги и хорошее воспитание – подросшие девочки из закрытого университетского клуба. Они восторженно внимали какому-то лакею из администрации, который выдавал им заготовленную байку про то, как больница стоит на передовом крае медицинского и гуманитарного прогресса, кивали и всячески пытались не выдавать, насколько им боязно.

Лакей прогонял что-то на тему, что дети – это ресурс будущего. Все, что мне пришло в тот момент на ум, это что юные кости растут лишь в качестве зерна для чьей-то мельницы.

Я отвернулся и отправился назад к лифту.

Третий этаж больницы вмещал массу административных офисов, скомпонованных в форме опрокинутой буквы «Т» – отделанных темным деревом и устланных чем-то похожим по цвету и консистенции на лесной мох. Отдел кадров медицинского персонала располагался в самом низу стебелька этой «Т», в многокомнатном офисе со стеклянными перегородками и видом на Голливудские холмы. Элегантная блондинка за длинным письменным столом была не из тех людей, с которыми я особо жаждал повидаться, но я все-таки подтянул галстук и вошел.

Она подняла взгляд, прикинула – узнавать, не узнавать? – после чего передумала и одарила меня величественной улыбкой. Протянула руку с властной манерой человека, который так долго сидит на одном и том же месте, что полностью проникся иллюзией собственной незаменимости.

– Доброе утро, Алекс.

Ногти у нее были длинные и с таким толстым слоем перламутрового лака, словно на него ушел улов целой флотилии ловцов жемчуга. Я взял ее руку и пожал с той бережностью, к которой та, безусловно, взывала.

– Кора.

– Как славно, что вы зашли. Давненько вас не было видно.

– Да, давно.

– Что, решили вернуться? Я вроде слышала, вы вышли в отставку?

– Нет, не решил. И да, вышел.

– Наслаждаетесь свободой? – Она одарила меня еще одной улыбкой. Да, волосы ее стали еще более блондинистыми, а прическа еще более вульгарной, фигура несколько расплылась, но, упакованная в зеленоватый трикотаж, который устрашил бы кого-нибудь не столь героических пропорций, выглядела она по-прежнему первоклассно.

– Наслаждаюсь. А вы?

– Да вот, как видите – все тем же самым делом занимаюсь. – Кора вздохнула.

– Наверняка потому, что отлично с ним справляетесь.

На мгновение мне показалось, что лесть была ошибкой. Ее лицо посуровело, и на нем появилось несколько новых морщинок.

– Мы-то знаем, – продолжал я, – на ком тут на самом деле все держится.

– Ой, да ладно! – Она притворно отмахнулась наманикюренной ручкой – словно веером, украшенным мелкими ракушками по краям.

– Вот уж точно не на врачах. – Я едва сдержался, чтобы не добавить «дружочек».

– Скажете тоже! Просто удивительно – двадцать лет проучились, а здравого смысла… Я всего лишь бессловесный раб на зарплате, хотя и вправду знаю, где тут и что.

– Как-то не могу представить вас в роли рабыни, Кора.

– Ну, я не знаю… – Ресницы, густые и черные, как вороньи перья, целомудренно опустились.

Ей было уже хорошо за сорок, и в безжалостном свете люминесцентных трубок были прекрасно видны все эти года до последнего. Но Кора была неплохо сложена и по-прежнему довольно миловидна – одна из тех женщин, что сохраняют очертания юности, а не текстуру. Когда-то, сто лет назад, она и вовсе казалась мне девчонкой, веселой и упругой, когда мы с ней кувыркались на полу архива с историями болезни. Это был чисто одноразовый перепихон, за которым сразу же последовал взаимный бойкот. А теперь она опять вовсю флиртовала – память очистилась с ходом времени.

– Вас тут не обижают? – спросил я.

– Да вроде жить можно. Хотя сами знаете, что за публика эти врачи.

В ответ я лишь ухмыльнулся.

– Я тут вроде мебели, – сказала Кора. – Если они надумают переезжать в другой офис, то прихватят меня вместе со столами и стульями.

Я оглядел ее тело с ног до головы.

– Не думаю, что кто-нибудь примет вас за мебель.

Кора нервно рассмеялась и смущенно прикоснулась к своим волосам.

– Спасибо.

Вынужденная взглянуть на себя со стороны, она, видно, осталась недовольна увиденным, поскольку быстро переключила внимание на меня.

– Так зачем пожаловали?

– Да вот, подчищаю концы – несколько историй болезни надо закрыть, бумажки кое-какие написать… И с почтой разобраться. Запутался уже, кому отвечал, кому нет… По-моему, я получал извещение о просрочке уплаты больничного сбора.