И все же, хотя преданность Юнити не компенсировала ее несдержанность, она оставалась в окружении фюрера вплоть до объявления войны в 1939 году. Их общение — как светское, так и личное — проходило чаще в Берлине, чем в Мюнхене, поскольку в городе, куда приезжали дипломаты и представители иностранной прессы, она была полезнее. Но под конец она сделалась обузой. Даже для Гитлера ее фанатичный расизм выглядел слишком уж показным, да и благоразумием она не отличалась.

Шифрованный антисемитский жаргон часто используется с некоторой долей иронии, чтобы смягчить скрытую за ним агрессию и замаскировать лежащие в его основе предрассудки — каковые в нацистской Германии почти единодушно отдавали предпочтение «арийской расе». Американцы относят определенный тип людей к категории WASP. Аббревиатура обозначает White Anglo-Saxon Protestant[23], и никто, похоже не возражает: он часто встречается в колонке объявлений о знакомстве журнала для либеральных интеллектуалов The New York Review of Books, выходящего каждые две недели. Под этим подразумеваются: бледность (натуральный блондин, светлые глаза, светлая кожа), североевропейское происхождение и следование, пусть даже самое нестрогое, протестантской вере. То есть не чернокожий, а также не еврей и не мусульманин — и, кроме того, не бедный. Употребление WASP в качестве собирательного имени существительного отдает не меньшим расизмом, чем понятие «арийской» нации, поскольку значит ровно то же самое, с тем же подтекстом.

Убеждение, что людей можно распределять по шкале расовой «чистоты» — белизны, проще говоря, — заставляет задаться вопросом: учат ли людей опасаться и презирать ближних другой расцветки и расы, или же расизм существует от начала времен — первородный грех, который сознательно направляется в нужное русло, как зависть, воровство или насилие? Редко сталкиваешься с предрассудками против скандинавов, возможно, потому, что их светлые глаза, волосы и кожа воплощают потаенные представления людей о цвете глаз, волос и кожи высшей расы. Не потому ли джентльмены предпочитают блондинок?

Несмотря на то что соперницы часто были выше по происхождению, красивее и, в случае Магды Геббельс, намного умнее ее, Ева за семь лет связи с Гитлером достигла положения его полуофициальной любовницы. Друзья, приезжавшие навестить ее в Оберзальцберг, дивились роскоши ее апартаментов и знакомству с крупными партийными шишками и их вечно беременными женами. Единственное, в чем она не могла никому признаться, — в ее душу уже начала закрадываться скука. «Осторожнее со своими желаниями, они иногда сбываются», — гласит старая поговорка. Еве еще не исполнилось и тридцати, а ее жизнь уже протекала впустую чередой одинаковых дней. Одни и те же люди постоянно сидят развалившись на террасе, постоянно любуются горной грядой, возвышающейся перед ними в своем неизменном и укоризненном величии. Ну что такого занимательного в горах, скажите на милость?

Жизнь Евы сбилась с курса, когда она в семнадцать лет познакомилась с Гитлером. До того у нее не мелькало и тени сомнения, что ее судьба сложится, как у мамы и бабушки: она будет знакомиться с молодыми людьми, кокетничать, танцевать, влюбляться, приводить подходящих ухажеров домой знакомиться с родителями, а затем получать приглашения на встречу с их родными, где непременно нужно демонстрировать безупречные манеры. Таким образом выделится фаворит, самый приятный и достойный из всех. Последует помолвка под общее ликование, торжественная католическая свадьба, а затем, как водится, первенец — еще дети — семья. Такой путь предписывала как церковь, так и «Лига немецких девушек»: долг женщины заключался в том, чтобы сочетаться браком, родить детей, обихаживать и обожать своего мужчину. В 1937 году двадцатипятилетняя Ева одна среди своих подружек не была ни замужем, ни обручена, и все же ей и в голову не приходило связать свою жизнь с другим мужчиной. Предопределенное для таких, как она, будущее все еще маячило на горизонте, но поскольку Гитлер не желал брака и отцовства, естественный ход событий застыл в неподвижности. Не происходило ничего, что могло бы изменить взгляды фюрера или смягчить разочарование Евы. Разве что теперь она жила в Бергхофе, где окна были больше и пейзажи красивее. Горы.

К 1937 году ее величали Chefin («начальницей») уже два года, и она становилась все увереннее и закреплялась все тверже. Шофер Гитлера Эрих Кемпка говорил, что с 1932 года ни одна другая женщина не сидела в машине с Гитлером, но все равно он считал Еву «самой несчастной женщиной в Германии». Кузина Гертрауд сравнивала ее жизнь с жизнью домашней собачки, «бегающей кругами на конце длинного-длинного поводка, который рано или поздно затянется у нее на шее…». Ева призналась оператору Лени Рифеншталь Вальтеру Френтцу, что живет в плотно закупоренном Бергхофе как «в золотой клетке» — и не просто в клетке, а в клетке, спрятанной высоко в горах. Временами она, должно быть, чувствовала себя принцессой Рапунцель.

Будь Ева десятью годами старше, она могла бы удалиться в свой будуар, постепенно превращаясь в надушенную, дородную, сварливую пожилую женщину. Но она была еще молода, полна энергии и желания встречаться с новыми людьми — особенно с блистательными гостями Гитлера из мира кино или театра. Отлученная от приемов, которые он давал в Берлине, где прекрасные женщины скользили сквозь светскую толпу с бокалом игристого вина в руках, Ева жаждала сплетен, веселья, комплиментов, шума; новых пластинок, фильмов, смеха… чего угодно, чтобы развлечься, пока он занят своими непонятными важными делами. Разделяя с ней постель, Гитлер тем не менее часто вел себя с откровенным безразличием. Подруга Юнити Митфорд Карменсита Вреде вспоминала: «В 1937 году я пришла на День партии с Невиллом Хендерсоном — Гитлер называл его «этот идиот Хендерсон». Гитлер был там. Ева в коротком плаще стояла одна поодаль. Гитлер огляделся и заметил ее. Но ничуть не изменился в лице. Ни одна другая женщина не потерпела бы подобного».

Исключенная из жизни общества, Ева убивала время в вечном ожидании. Да, ее холили и лелеяли, но вряд ли ее судьбе можно позавидовать. Она была не столь ограниченна, как принято считать, но склонности к интеллектуальным занятиям за ней не водилось. Она была порывистым и эмоциональным созданием, нуждающимся во внимании и поклонении, а не читателем или мыслителем; она не умела находиться наедине с собой. Конечно, рядом всегда была Гретль — вместе они пробовали новые оттенки лака для ногтей и губной помады, менялись платьями, листали журналы о кино и играли с собаками. Неудивительно, что Ева переодевалась по нескольку раз в день: что еще ей оставалось делать в его отсутствие, кроме как наряжаться и вертеться перед зеркалом под восхищенные визги Гретль?

Апартаменты Евы отличались от прочих помещений Бергхофа, необъятных и помпезных: только здесь царила приветливая, теплая атмосфера. Она долгие часы проводила в этих очаровательных, чисто женских комнатах, ожидая телефонного звонка Гитлера или прихода господина Цехмейстера, почтальона, с письмом от него. Дождливыми днями, когда нельзя было пойти гулять, она упражнялась в стрельбе в подземном тире, играла в кегли с супругами Дёринг, воспитывала и тискала своих собак, вставляла фотографии в альбомы или слонялась по кухонным помещениям, не столько для надзора, сколько чтобы посплетничать. Когда он приезжал, ароматный будуар, наполненный подушками и цветами, становился для него раем нежности и женственности после напряженных дней в окружении отрывисто рявкающих, щелкающих каблуками мужчин — суровых, но подобострастных. Там все от него чего-то хотели, все плели интриги и строили козни, чтобы продвинуться по службе. Ева не хотела ничего, только угодить ему. Постепенно он начал в это верить, начал доверять ей.