растаял, обдав тело теплой волной. А потом под коленями К. вдруг почувствовал ледяную корку, кое-как прикрытую снегом; почувствовал новые и новые касания снежинок к лицу — и то, как быстро они тают.

Ветер ударил по щеке, сильно и грубо, будто приводя в чувство, — как на Каретном, десять лет назад, когда, бредя куда глаза глядят Оса… он… К… Иван… обдумывал фельетон. С этим ударом пришел и настоящий, продирающий до костей холод Рождественской ночи.

D., уже взявшийся было за оградку, развернулся и посмотрел прямо на него.

5. Иван

Кремлевская набережная

1887 год, 25 декабря, ночь

На Иване не было даже пиджака; в жилете и рубашке он трясся, как больной пес. Он еще и жутко испугался поначалу — что Андрей поступит как многие виденные прежде самоубийцы, потревоженные в неудачный момент; что поспешит осуществить намерение, пока не помешали; что вот сейчас с этой своей цыганской ловкостью вскочит на оградку — и был таков. Второй прыжок в речку вряд ли окончится для Ивана столь же безобидно, сколь первый: не будет больше никаких мистических путешествий; одежда сразу потянет вниз, а руки и ноги, изумительно быстро, за полминуты замерзшие, не помогут ни кого-либо спасти, ни даже самому выгрести к поверхности. Но тут D. ахнул, недоуменно окликнул его — и, щурясь, сделал осторожный шаг навстречу.

Стало ясно, что он напуган не меньше: то ли собственным замыслом, от которого сейчас очнулся, то ли жутким видом, в каком предстал перед ним давний знакомый — растрепанный, коленопреклоненный и совсем не по-уличному одетый.

— Иван! — позвал он снова и опасливо остановился.

С лица не сходило сомнение. Скорее всего, Андрей гадал, как вообще случилась эта встреча; возможно, даже подозревал, что ночной гость или привиделся, или возник из воздуха. Впрочем, через пару мгновений вид юноши стал участливым и встревоженным. Он осмелел и пошел навстречу быстрее, на ходу стаскивая отороченную мехом крылатку.

— Вас ограбили? — выпалил он, когда Иван, сумев наконец встать, на ватных ногах приблизился сам. — Или с вами… — D. окинул его более цепким взглядом, явно ища кровь и увечья, — расквитался кто-нибудь, кого вы выслеживали?

— Нет, нет! — поспешил заверить Иван и отмахнулся от протягиваемой крылатки. — И нет, не выдумывайте, быстро одевайтесь, здесь ведь очень… — Стукнули зубы. — Холодно. Мне привычнее; я сам виноват, загулялся, так сказать, а вот вы можете…

Он осекся: Андрей тускло улыбнулся, что заставило подумать о сдерживаемом «Не переживайте, возможно, скоро она мне не понадобится». Иван собрался, уже мягче повторил:

— Нет, правда, мне не нужна ваша крылатка, но можете отдать шарф. — И когда пропахший все теми же дурманными кифи шарф оказался в его руках, вкрадчиво добавил: — Андрей, пожалуйста, не делайте этого. Это не решение.

D. опустил руки, явно смутившись, потом стал неловко, медленно одеваться. Накинул крылатку на плечи, принялся даже застегиваться — все будто чтобы не смотреть в глаза, не разговаривать. Закончив, он с неестественным спокойствием спросил:

— О чем это вы?

— О вашем прыжке в реку, — просто ответил Иван и, подумав, чем бы козырнуть для шокирующей убедительности, прибавил: — И об избавлении от той вещи, что у вас наверняка с собой. Вы ведь решили наконец ее выбросить, с собою вместе?

Он блефовал, знал, что может и попасться, — понятия ведь не имеет, что за вещь, как часто D. ее носит и почему. Но Андрей мгновенно вспыхнул; спокойствие с его лица сползло напрочь; более того, он полез в карман, бормоча:

— Пожалуйста, только не нужно меня судить. Не представляю, откуда вы узнали, но не надо, прошу.

В руке у него оказался большой, наподобие графских жилетных подвесок, медальон из серебра. Оправлял он икону Андрея Боголюбского — и Иван быстро вспомнил, где видел точно такую же, но больше. Скорбный, словно золотом подсвеченный лик на ненастно-голубоватом фоне; лунного оттенка нимб и глубокий, тяжелый взгляд темных глаз… Такой же образок хранил в красном углу R. А поскольку изображение это значительно выбивалось из ряда других, более каноничных, угадать, откуда оно у Андрея, не трудно.

— Это он вам подарил? — набравшись мужества, готовый к чему угодно в ответ, спросил Иван. — Аркадий Борисович… да?

Что, если побелеет как смерть; если упадет без чувств, закричит или начнет терзать себя ближайшим, что может сделать больно, — вопьется, например, ногтями в лицо? Но снова Андрей повел себя иначе; снова опасения не сбылись: он только стиснул иконку меж ладоней и прижал к груди, потом вернул в карман.

— Думаете, я безумен, да? — глухо и даже зло спросил он, глянув прямо в глаза, да так, что захотелось отшатнуться. — Вы-то слышали, то самое слышали…

— Нет. — Оттягивать, топтаться вокруг да около было невозможно, и Иван решительно перебил: — Нет, Андрей, я совершенно уверен, что вы более чем нормальны. И… — В горле все же встал комок; вдобавок его уже саднило; кутание в чужой шарф, пусть шерстяной, мало помогало. — Нет, я того самого не слышал. Я это написал.

Вот.

Андрей смотрел на него с недоумением, а мороз все крепнул; метель усиливалась; небо словно сгущалось над головами. Иван опять застучал зубами, попытался завернуться в шарф поплотнее. Но пожалуй, он рад был, что откровенность случилась здесь, в таких диких обстоятельствах: страдать пополам от холода и раскаяния было проще, чем всем существом — только от раскаяния.

— Не больны вы? Не ударили вас? Не опоили? — спросил наконец Андрей.

Иван в который раз поразился этой его умилительной, совершенно обывательской тяге: присочинять о полицейской жизни столько остросюжетных вещей, сколько мало какому настоящему служаке светит. Вслух же он, видя, что юноша спокоен, что гнева, страха или тени истерики нет и, возможно, не предвидится, взмолился:

— Прошу вас. Если только вы меня выслушаете, если передумаете прыгать хотя бы сейчас… вы многое поймете. Но давайте отсюда пойдем; мне нужно к вам домой, и вам, поверьте, тоже: там ждет вас кое-что важное.

Удивительно, но на последних словах D. не рассыпался в новых недоуменных вопросах. Нахмурился, насторожился, подобрался. Почувствовал цыганским сердцем, что замышляет против него мать, или…

— Хорошо, — кивнул он и, вздохнув, первым пошел от воды. — Может, даже поймаем пролетку или еще что, хотя, пока я сюда шел, ни одной не видел… А вы?

«А я не шел», — чуть было не признался Иван, но решил повременить. Догнал юношу, прибавил шагу — и вскоре они уже бежали навстречу подсвеченной, нарядной, постепенно засыпающей рождественской Москве.

Андрей, конечно, понимал,