Высказывались предположения, что Данте не знал, какая репутация у Сигера, как не знал и того, что власти официально осудили его. Эта идея была недавно высказана мистером У. Г. В. Ридом в «Журнале теологических исследований».[183] Он делает предположение о том, что Данте сам был одним из активных аввероистов и что эта теория настолько ребячлива, что ее не стоит и обсуждать. Мистер Турбервиль полагает, что, возможно, «он хотел отправить в рай кого-то, кто будет представлять философа, например, очень далекого от теологии. Было нелегко найти такого, а из возможных кандидатов Сигер оказался наиболее подходящим».[184]

Мы полагаем, что истина была куда проще. На самом деле Данте очень уважал и восторгался – что было характерно для его времени – науками, учением и творческим мышлением. Святой Августин его устами выражает мнение многих средневековых ученых, что «без сомнения, мы ни в коем случае не должны обвинять в ереси тех, кто (какими бы ошибочными или извращенными ни были их мнения) защищается без лишнего упрямства и тщательно ищет истину, а, обнаружив ее, готов изменить свое мнение». Истина неделима и абсолютна, истина важнее всего. К ней можно приближаться по разным тропинкам. Тщательное изучение показаний и следующее за этим высказывание точек зрения, опровергаемых в процессе дискуссии, может служить лишь на пользу делу. Иными словами, можно сказать, что все формы дискуссии и расспросов представляли собою углубление основы, на которой и строилась вся структура истины. А основной темой многочисленных дискуссий в разных ученых школах был основополагающий вопрос о том, является ли разум врагом или сторонником религии. Вообще-то, по словам святого Фомы, разум – это сторонник религии. Церковь канонизировала Фому и этим доказала, что она принимает его суждение. А если дойти до основ учения Аввероэса, то можно понять, что он как раз отрицал ценность разума.

Хочется еще раз обратиться к «Божественной комедии». Иоахим из Флоры был святым человеком; его дар предвидения заслужил ему еще при жизни славу по всей Европе. Сейчас трудно сказать, насколько он приложил руку к написанию «Вечного Евангелия». Однако он, без сомнения, в XIII веке считался основателем религии Святого Духа, пророками и толкователями которой считали себя францисканцы. Больше того, «Вечное Евангелие» навлекало на себя громкое недовольство церковной цензуры. Правда, в ортодоксии самого Иоахима никогда не сомневались. Однако, если кто-то не понимает истинного значения средневековой ереси, то его должен удивить тот факт, что Иоахим в раю оказывается в компании таких знаменитых особ, как Сент-Джон Крайсостом, святой Ансельм, Хью из монастыря Сент-Виктор и Рабанус Маурус. «А здесь, в двунадесятом, – говорит святой Бонавентура, – Так вот,

Неправильное понимание Средних веков выражается в таких фразах, как «интеллектуальное рабство», «раболепное суеверие» и так далее. А мы сейчас поговорим о сходной вещи – о связи папства с подавлением ереси. Следует сразу же заметить, что в XII и XIII веках папский авторитет не приходилось никому навязывать, и его власть не представляла из себя удушающего деспотизма, как кто-то мог бы подумать. В самом деле, как точно замечает Генри Адамс, «Церковь, которая с равной симпатией относилась в течение каких-нибудь ста лет к Деве, Сен-Бернарду, Вильяму из Шампо, а также к ученым школам святого Виктора, Преподобного Петра, святого Франциска Ассизского, святого Доминика, святого Фомы Аквинского и святого Бонавентуры, была более либеральна, чем может быть любое современное государство… Подобная гибкость давно исчезла под влиянием человеческих мыслей».

Итак, становится ясно, что еретики, которыми занималась инквизиция, вступили в прямой конфликт с папской властью и объединились в воинственной враждебности против его учений. Верно, что Папы Римские много работали для того, чтобы все силы Церкви и государства направить на подавление ереси. Именно по этой причине множество современных писателей высказывали свою симпатию к еретикам и выставляли их пионерами борьбы против того, что обычно называют «самонадеянной властью Церкви». В настоящем исследовании мы сделали попытку показать, что эта позиция подразумевает серьезное сужение реального положения дел. Эти еретики конфликтовали с Папами не потому, что все ненавидели и боялись Пап, а потому что понтификат был явным и ощутимым центром европейского христианства. Любое секретное общество, любое анархистское и антисоциальное движение относилось к Папе как к врагу. И выражать симпатию еретической секте лишь по той причине, что она делала это, значит, выставлять героем всякого безумного анархиста, который целится своими бомбами в Папу.

Это – главное. Инквизиторы со всеми своими неудачами и недостатками, со всеми своими любопытными отклонениями в видении обыденных вещей и со всеми своими странностями все же боролись за цивилизацию и прогресс против еретических сил, направленных на уничтожение и гниение. Каким бы ни было чье-то личное мнение о папстве, человек должен четко видеть (если у него, вообще, развито историческое зрение), что в Средние века институт папства защищал закон, порядок и социальную стабильность. Верно, что позиция Папы была на самом деле весьма сложной и что он очень часто вступал со светскими принцами в серьезные конфликты, касающиеся дисциплины, администрации и личного поведения. Однако подобные диспуты не требовали отречения института папства; еще меньше, к примеру, ссора с Папой означала, что какой-нибудь правитель решился возглавить кампанию по борьбе с верой и Церковью. Человек вполне может быть в ссоре с местным викарием и не чувствовать себя при этом воинствующим атеистом. То же самое, только в иной степени, можно отнести и к отношениям пап и правителей Средних веков. Ссора может быть пустяковой или серьезной; обязанностью правителя было защищать веру – это было так естественно, что не требовало дискуссий.

Подавление ереси в те времена – и, как мы часто повторяли, ad nauseam – не было всего лишь простой демонстрацией агрессии Папы, направленной на еретиков, нет, это была необходимая мера, поддерживаемая большинством светских законодательств. Ни одна средневековая ересь, какими бы дикими не были ее теории и какими бы чистыми не были ее политические цели, не могла не быть антипапской. Потому что папство просто представляло единство Церкви и общества. Даже такие неверные, как Фридрих II, четко понимали это. Он мог быть – и, без сомнения, был – шипом в теле папства, однако существовало еще несколько горячих сторонников веры, для которых подавление ереси было очень важно. Однако не стоит недооценивать исключительно политический аспект этой борьбы. В Лангедоке Святая палата имела склонность (не думаю, что здесь было бы уместно использовать более сильное выражение) представлять интересы французской короны наперекор лангедокской знати. В Северной Италии ее действия, направленные на распознавание фракции гвельфов, стали более заметными, а в Испании – в поздний период – она практически погрязла в политике. На протяжении всего периода Средних веков интересы Церкви и государства были сходными, и, оценивая деятельность инквизиции, об этом нельзя забывать. Мы должны помнить, что они вместе занимались искоренением грехов и борьбой с преступлениями. И если мы начнем думать о деятельности каждого из этих институтов в отдельности, то пропустим самое главное.