— И не пытался. Это, должно быть, ужасно. Иоаннес старался не смотреть на меня.

При упоминании своего имени мальчик застонал, попытался сесть, согнулся. Его стошнило. Только тогда Элиас заметил рядом с ним тяжелый пистолет. Что-то он становится забывчивым. Это может плохо кончиться.

— Послушай, дружок. Твой брат жив. Но вот долго ли он проживет?

— Это в твоих руках, капитан. Я знаю, как ты и твой начальник любите разыгрывать из себя всемогущих.

— Что там между Драгумисом и твоим отцом?

Коста улыбнулся половиной лица — это была злобная, хитрая улыбка.

— Ну давай же, — с издевкой сказал Элиас. — С отцом ладно, я понимаю. Но Драгумиса-то тебе зачем выгораживать? У тебя есть все основания сказать мне правду.

— Думаю, да. Разве что мне доставит удовольствие посмотреть, как ты барахтаешься в потемках. Вы двое больше времени потратили не на борьбу, а на то, чтобы охранять свои секреты друг от друга. Ты слабохарактерный человек.

— Ты хочешь посмотреть, как мальчишка умрет еще до тебя?

Коста покачнулся на стуле. Боль обожженной плоти уже не отпускала его.

— Ты не убьешь его, я тебя знаю.

Элиас взглянул на мальчика. Оторопевший ребенок явно не понимал, что происходит. Он не сможет убить Иоаннеса, хотя до того, как Коста заговорил, еще не был в этом уверен.

— Как отец?

— Почему тебя это так волнует?

— Он все еще мой отец.

А что, этим можно было воспользоваться. Коста должен был бы понимать, что его отец уже мертв, но у каждого человека есть своя мертвая зона. Элиас поискал взглядом, куда бы присесть, но сесть было некуда.

— Он у Змея. И он умрет, если я не вмешаюсь. А я этого не сделаю, если ты не расскажешь мне все, что там произошло.

— Ты знаешь, что произошло. Зачем тебе подробности?

— Какую роль играл Драгумис?

— А как это поможет моему отцу? Ты сейчас готов поверить всему, что я тебе расскажу, — ведь я умираю. Я могу настроить вас друг против друга. А зачем? Какая мне разница?

— За мной идут люди. Я мог бы защитить твоего отца.

— Они идут за тобой, но они боятся Змея. Они не посмеют пойти против него. Не думаю, что и ты посмеешь перейти ему дорогу.

— Думаешь, я его боюсь?

— Нет, мой капитан не знает страха. Просто ты раб своего долга. — Коста было засмеялся, но тут же скривился от боли. — Боже мой, как больно!.. Ну что ты не стреляешь?

— Ответь на мой вопрос, а то будет еще больнее.

— Правду — хорошо, я скажу тебе правду. Слушай. Это была моя затея. Змей ничего не знал. Мой отец помогал мне, потому что я ему угрожал. Я пригрозил, что расскажу тебе о его темных махинациях. Нет, погоди, вот так будет лучше. Он украл икону, чтобы ты не смог передать ее немцам. Он патриот, мой отец, он герой. Ну, что ты об этом думаешь? Расскажи своему хозяину эту историю.

Парень просто дразнил его. Разговор повернул не в то русло. Теперь придется применить другие методы, и Элиасу стало нехорошо при этой мысли.

— Коста, я заставлю тебя говорить.

— Я тебе все сказал. Я все сделал сам, украл икону и убил твоего лицемерного братца.

— Что ты сказал?

— Все священники — лицемеры, вруны. Религии — это ложь. Ты сам мне это говорил. — Фальшивая улыбка теперь не сходила с обожженного лица. — Не думаю, что ты его любил.

— Ублюдок!

— Правда. Я думал, может, ты даже рад будешь, что я его убил.

— Замолчи, ублюдок. — Капитан буквально выдавил из себя эти слова; он едва мог говорить, его тело превратилось в комок мускулов.

— А почему я должен молчать? Мной теперь уже нельзя командовать. Мне уже и бояться нечего, и скрывать нечего. — Он глубоко вздохнул. — Я проклят и скоро увижу твоего ублюдка-братца в аду, где он сейчас уже горит.

Действие последовало мгновенно, помимо его воли. Грохот и вспышка выстрела наполнили часовню. Голова Косты откинулась назад, и стена позади него покрылась алыми брызгами, как будто художник-абстракционист решил придать яркости наполовину выцветшему изображению святого на стене. Еще долгое время после этого в ушах Элиаса стоял звон. Дни, недели. Он уронил руку, сжимавшую горячий пистолет. Он понял, что его провели; наверное, понял это еще до того, как выстрелил. Они вдвоем придумали эту игру с провокацией, чтобы получить возможность избежать того, что могло бы последовать в противном случае. И все-таки Элиаса не покидало чувство, что его обманули. Он почти ничего не узнал, Коста умер, защищая уже мертвого отца, а Фотису удалось сохранить в тайне все свои секреты.

Капитан поднял икону, слишком маленькую и слишком легкую для своей репутации — так по крайней мере ему показалось. Лучи дневного света из дверного проема осветили икону, позолота засияла. Сейчас, на свету, глаза уже не казались обвиняющими. Скорее, они были испуганными или печальными. Как у матери, которая знала, что ее сын обречен. Две доски, ранее составлявшие корпус иконы, разошлись, и казалось, что кто-то с одной стороны ковырялся в соединявших их швах.

Собирался ли он передать ее Мюллеру? Его брат пожертвовал жизнью, пытаясь спасти икону; неужели он не попытается с должным уважением отнестись к этому смелому, но бессмысленному поступку? И что, держать ее у себя? Фотис и Мюллер будут следовать за ней по пятам, куда бы она ни попала. И сорок жителей деревни будут расстреляны. Вот тогда уж действительно получится, что Микалис отдал свою жизнь ни за что. Нет, последнее доброе дело, которое Элиас еще мог сделать, — это обменять икону на сорок жизней. Да еще оружие, нельзя забывать об оружии — первоначальной цели, стоявшей за всем этим безумием.

Неясный звук привлек его внимание: мальчик, Иоаннес, с синяком на голове, с огромными, как плошки, глазами, уставился не на убитого брата, а на Элиаса. Он видел и слышал все, и что теперь с ним делать? Его могут использовать как свидетеля против капитана его бесчисленные враги. Последний отпрыск мужского пола в семье — значит, именно на него ложится обязанность кровной мести. Рассудок подсказывал единственно правильное решение. Фотис бы не колебался ни минуты. Но он не Фотис.

Он вывел мальчика наружу, и тот затрясся всем телом. Затем Элиас вернулся в часовню и завернул икону в старую кожаную куртку, в которой ее сюда и принесли. Коста лежал, глядя вверх широко раскрытыми глазами. Капитан закрыл ему глаза.

— Я вернусь за твоим братом потом, — сказал он мальчику, выходя из часовни. Под мышкой у него была икона. — Я не оставлю его здесь.

Мальчик молча смотрел перед собой, но его дрожь потихоньку проходила.

— Иди, — сказал Элиас, и они вместе зашагали вниз по склону. Дойдя до тропинки, Элиас посмотрел на юг. Вскоре ему придется идти туда, но кое-что пока удерживало его здесь. Надо было пристроить куда-нибудь мальчика, и Элиас знал куда. Он смотрел на юг, мысленно возвращаясь в Катарини. Его родная деревня. Скоро все узнают, что сделали они с Фотисом, и тогда ему придется уйти, скорее всего навсегда. Но это уже не имело значения. Он будет жить в Афинах после того, как оттуда вышибут немцев, — если, конечно, власть не захватят коммунисты. Окружающим вовсе не обязательно знать, что движет его поступками. Мир заселен в основном маленькими людьми. И все-таки ему было грустно. Там, в деревне, жили многие поколения его предков. В этой деревне покоился прах его отца, а теперь — и его брата. Но его там не будет; никогда его родная деревня не станет его последним приютом.