— Буду слушать внимательно, Гарри.

— Слушай еще! Засяду в палате лордов и общин и стану вести дебаты, сперва проиграю, а через час, глядишь, выиграю. Скажу речь, мол, никогда еще в истории многие не были столь обязаны немногим, и услышу вой сирен на старых записях, и трансляции передач, что шли до нашего с тобой рождения. А за несколько секунд до первого января я взберусь на Биг-Бен, устроюсь там вместе с мышами, пока часы бьют двенадцать. И на Скунском камне я тоже как-нибудь посижу.

— Ну, вот еще!

— Прямо на него усядусь. Или на то место, где он был, пока его не увезли почтой на юг, в Саммерс Бэй. Скипетр себе подыщу, может, сгодится змея, замерзшая в каком-нибудь декабрьском саду. Корону себе склею и коронуюсь. А нарекусь другом Ричарда, Генрихом, потомком Елизаветы Первой и Второй в изгнании. Один в пустынном Вестминстере, бок о бок с прахом Киплинга и историей под пятой, глубокий старец и, быть может, безумец, владыка и подданный, смогу ли я стать королем туманных островов?

— Сможешь, кто ж тебе помешает?

Сэмюэл Уэллс вновь облапил его, затем развернулся и потрусил к ждавшему вертолету. На полпути он обернулся:

— Боже ж ты мой. Подумать только. Твое имя, Гарри. Для короля в самый раз!

— Да уж, неплохое.

— Ты меня прощаешь?

— Солнце всех прощает, Сэмюэл. Следуй за ним.

— А Англия простит?

— Англия там, где ее народ. Я здесь останусь, со старыми косточками. А тебя, Сэм, ждет ее сладкая плоть, загар на гладкой коже, ее тело, полное сил, иди уже!

— Прощай.

— Да хранит тебя Бог, тебя и твою желтую гавайку!

Ветер оборвал их, они еще кричали что-то, не слыша друг друга, махали руками, и Сэмюэл втиснулся в вертолет, загудевший, как пчелиный рой, и уплывший вдаль, как белый летний цветок.

А последний англичанин, оставшийся позади, захлебываясь слезами, кричал:

— Гарри! Тебе ненавистны перемены? Ты против прогресса? Видишь теперь, к чему все это? Что все уплыли на кораблях и улетели на самолетах по зову хорошей погоды? Теперь-то мне все ясно. Как тут противиться, когда прямо за порогом вечный август? Да, да! — Он плакал на скале, скрипел зубами и воздевал руки, грозя кулаками исчезающему вертолету.

— Назад! Вернитесь, предатели!

Нельзя же вот так бросить старую Англию, бросить Пипа и весь этот вздор-чепуху, Железного Герцога и Трафальгар, Конную Гвардию под дождем, Лондон в огне, жужжащие бомбы и сирены, дитя на руках, высоко на дворцовом балконе, похоронный кортеж Черчилля, что все еще на улице, все еще там! И Цезарь еще не отправился в свой Сенат, и таинства в Стоунхендже этой ночью! Бросить все, все, все?!

На краю утеса на коленях одиноко стоял последний из королей Англии, Гарри Смит, и рыдал.

Вертолет уже исчез, улетел на зов августовских островов, где птицы воспевали сладость лета.

Старик обернулся, оглядев окрестности, и подумал: да, все так же, как сотню тысяч лет назад. Повсюду тишь да глушь, а теперь еще и скелеты городов, да старик Гарри, король Генрих Девятый.

В траве он нашарил свои пожитки: сумку с книгами и плитку шоколада, подняв Библию и Шекспира, заляпанного Джонсона, замусоленного Диккенса, Драйдена и Поупа, и вышел на путь, что вел сквозь всю Англию.

Завтра Рождество. Он пожелал всему миру счастья. Главным подарком для людей всей Земли стало солнце. Швеция опустела. Никого не осталось в Норвегии. В забытых Богом холодных краях больше никто не жил. Теперь всех грели очаги благословенных им земель, их теплые ветра и ласковое солнце. Больше нет нужды выживать. Жизнь человеческая возродилась, как завтра Христос, на юге, в вечной свежести яслей.

Сегодня, в какой-нибудь церкви, он будет молить о прощении за то, что называл их всех предателями.

— Есть еще кое-что, Гарри. Голубой цвет.

— Голубой? — спросил он.

— По пути раздобудь какой-нибудь голубой мелок. Англичане же когда-то разрисовывали ими себя.

— Ах да, голубые с головы до пят!

— Где конец, там и начало, а?

Он натянул потуже шапку. Дул холодный ветер. Облизнулся, пробуя на вкус первые снежинки.

Радость переполняла старика, будто заново родившегося, и он вообразил, как золотым рождественским утром зовет в распахнутое окно:

— Милый мой мальчик, любезный мой, нет ли в лавке, что вниз по улице, доброй, откормленной индюшки?

— На витрине висит одна, — ответил мальчонка.

— Купи-ка мне ее! Приведешь приказчика, дам тебе шиллинг. А обернешься меньше, чем за пять минут, так и целую крону!

И мальчишка помчался к лавке.

Застегнув свой плащ, с книгами под мышкой, старик Гарри, Эбенезер Скрудж, Юлий Цезарь, мистер Пиквик, Пип, а с ними и полтысячи других, отправились в путь по зимней дороге. Она была длинна и прекрасна. Волны салютовали им залпом на берегу, а северный ветер играл на волынках.

Десять минут спустя, когда он, напевая, скрылся за холмом, похоже, что вся земля Англии была готова принять людей, что когда-нибудь прибудут…

В космосе плавал огромный глаз. А за ним находился маленький глаз, спрятанный где-то в металле и машинах и принадлежавший человеку, который смотрел и никак не мог насмотреться на множество звезд и на то, как угасает и разгорается свет за миллиарды миллиардов миль от него.

Маленький глаз закрылся от усталости. Капитан Джон Уайлдер застыл на месте, держась за телескоп, обшаривавший пространство, постоял так и пробормотал:

— Так которая же?

— Выбирайте, — отозвался стоявший рядом с ним астроном.

— Если бы это было так просто… — Уайлдер открыл глаза. — Что нам известно об этой звезде?

— Альфа Лебедя II. По размеру и спектральным показателям похожа на Солнце. Возможно наличие планетной системы.

— Возможно. Не наверняка. Если мы ошибемся в выборе, то людям, которых мы отправим в двухсотлетнее путешествие в поисках планеты, которой может вовсе не оказаться, останется только молиться. Нет, молиться придется мне, потому что окончательный выбор за мною, и мне тоже предстоит участвовать в этом путешествии. И все же, как нам узнать это наверняка?

— Никак. Мы можем только сделать предположение, отправить корабль в полет и уповать на Бога.

— Не очень-то ободряюще звучит. Ну, ладно, хватит. Устал.

Уайлдер тронул выключатель, наглухо закрывший огромный глаз — космическую линзу с ракетным приводом, которая холодно взирала в бездну, много видела, но мало что понимала, а сейчас не понимала вовсе ничего. Ракета-лаборатория вслепую дрейфовала в бескрайней ночи.

— Домой, — сказал капитан. — Поехали домой.