Нора мерила шагами хижину.

— Есть тебе ничего нельзя, — сказала она, ткнув в Мэри пальцем. — И его кормить не вздумай. Поститься, вот что надо!

— А что мы будем делать у реки?

Вдова присела у огня и почти сразу вскочила. Бросилась к открытой двери, огляделась.

— Купать его будем. Выкупаем в том месте, где встречаются три речных потока.

Мэри гладила Михяла по голове, чувствуя шеей тепло его дыхания и горячие слезинки.

— Холодно же.

Нора словно не слышала. Глубоко вдохнув вечерний воздух, она закрыла дверь и задвинула засов.

— Три утра — три женщины.

— И поститься тоже три дня?

— Да, ничего не есть. Ни крошки.

— Так оголодаем же!

— Думаю, Мэри, скоро мне вернут дочкиного ребенка. И ты тогда… — длинный палец ее уперся в лежавшего на руках у Мэри мальчика, — ты уйдешь домой!

С утра не было ни ветерка. Лес словно замер, все застыло в ожидании рассвета; от молчания птиц тишина казалась звенящей. Когда они вступили под густую сень вязов, Мэри уловила, как повлажнел воздух — значит, скоро река. Затем внезапно послышалось журчанье воды, лесной навес распахнулся, обнажив бледнеющее небо. Светила луна, догорали последние звезды.

— Вот сюда пойдем, — сказала Нэнс.

Она остановилась, оглянулась, идут ли следом за ней Мэри с Норой, затем продолжила путь. Женщины пошли дальше, раздвигая высокую густую траву, и шум реки изменился, стал тише.

«Омут, наверное», — подумала Мэри.

Нэнс уже объясняла им, что у омута сходятся три течения, река Флеск встречает здесь своих сестер, и дальше они текут темной троицей. Папоротник и подлесок поредели, и Мэри остановилась, глядя вниз на реку. В воде отражался зябкий трепет раннего утра.

— Вот это место! — шепнула Нора.

Повернувшись к Мэри, она потянулась к ребенку:

— А сейчас дай его мне. Ты пойдешь первая. И окунешь его.

Сердце у Мэри упало. Она покосилась на Нору. Лицо осунулось, взгляд устремлен на воду.

Нэнс кивнула ей:

— Теперь поторапливайся. Надо выкупать его до того, как взойдет солнце.

— А вода не слишком холодная?

— Да мы быстро. Окунешь его и можешь опять закутать.

Мэри передала Михяла Норе. Тот захныкал.

— Вот умница!

— А добрые соседи-то здесь? — тихонько спросила Нора.

Она вся была как натянутая струна — плечи напряжены, шея вытянута, как у необъезженной лошади, глаза беспокойно рыщут, оглядывая течение реки.

Нэнс кивнула:

— Когда Они появятся, чтоб забрать своего сородича, ты сразу поймешь. — И она показала на росший у самой кромки воды не расцветший еще болотный ирис. — Расцветет касатик — верный знак, что подменыш в воду ушел. На третье утро он сам касатиками обернется, значит, к своим ушел. — И она повернулась к Мэри: — Платок-то сними!

У Мэри, что всю дорогу тащила мальчика, затекли руки. Непослушными пальцами она размотала платок. Явилась мимолетная мысль: что сказали бы ее родные в Аннаморе, если б видели ее сейчас, наблюдали бы, как в сумраке раннего мартовского утра она готовится лезть в воду вместе с увечным ребенком. Пищог, решили бы они, колдовство. Сняв платок, Мэри аккуратно сложила его и оставила на замшелом камне. Ее тотчас пробрала дрожь.

— Я одна пойду?

— Мы станем его по очереди окунать, — твердо сказала Нэнс. — Одна одним утром, другая другим.

— А не навредим ему?

— Да это же фэйри! — зашипела Нора. — Полезай в воду, Мэри. Поторапливайся, рассвет скоро!

Держась за низкую ветку, Мэри стала осторожно спускаться по торчащим корням.

— Погоди, не торопись! — крикнула ей Нэнс и знаком приказала вернуться. — Разденься-ка!

Мэри стояла в полумраке, крепко вцепившись в зеленую замшелую ветку, костяшки пальцев у нее побелели от напряжения, зубы выбивали дробь.

— А в одежде нельзя?

— Надо голышом!

Мэри чуть не плакала.

— Не хочу я… — прошептала она и все-таки полезла назад, вверх, сняла юбку и сорочку. Нагая, стыдливо горбясь и дрожа в предутреннем неясном свете, она глядела, как Нэнс раздевает Михяла, высвобождает из тряпья. Потом, склонившись к ребенку, Мэри бережно взяла его на руки, крепко прижала к груди, ощущая прикосновение липкой кожи к своему телу, и снова стала осторожно спускаться.

Как же хотелось вновь очутиться дома! Вдруг вспомнились те девчонки, что майским утром ползали под шиповником.

Прости меня, Господи, думала она.

Вода в реке была ледяная и темная от листьев на дне. Мэри вскрикнула от холода и тотчас глянула на женщин на берегу. Нора теребила пальцами передник. Мэри расслышала, как вдова проговорила, словно сама себе: «Это быстро».

Задыхаясь от жгучего холода, Мэри глядела на белеющее на воде отражение. Мальчика она держала высоко над водой на вытянутых руках, ноги его болтались.

— Что мне делать? — прокричала она, перекрывая шум воды. Река толкала ее, била по бедрам, и, боясь упасть, она крепко вдавливала пальцы ног в илистое дно.

— Окуни его трижды, — отозвалась Нэнс. — С головой окуни! Чтоб все тело было в воде!

Мэри взглянула на лицо ребенка. Он косил и закатывал глаза, заваливаясь на сторону и молотя рукой воздух.

Колдует, что ли, подумала Мэри и опустила ребенка в воду.

ЗАРЯ УЖЕ ЗАНЯЛАСЬ, когда Нора и Мэри взбирались вверх по склону, возвращаясь домой с реки. Даже теперь, одетая, Мэри все еще не чувствовала собственного тела. Цепенея от холода, она думала, как же, должно быть, закоченел Михял. Мальчик на ее руках затих, уткнувшись лицом ей в шею, и еле дышал.

— Он так замерз, — пробормотала Мэри.

Нора оглянулась на ходу, переводя дух:

— Поторапливайся! Не ровен час увидит кто. Гадать примется, что мы здесь делаем — в такую рань, так далеко от дома…

— Он не двигается совсем. Застудился поди…

— Да скоро уж придем.

И Нора взмахнула рукой, поторапливая Мэри — медлительность девочки явно выводила ее из себя.

Едва оказавшись дома, Нора схватила подойник и отправилась в хлев, предоставив Мэри заботу об очаге.

Подбрасывая хворост в потрескивавшее пламя, Мэри слышала урчание своего пустого живота. Еще три дня поститься, а уже голова кружится, подумала она.

Михял лежал на раскладной лавке, глаза его то и дело закатывались. Как только огонь разгорелся, Мэри взяла укрывавший мальчика платок и, согрев у очага, хотела вновь накрыть им Михяла. Бросив взгляд на мальчика, она увидела, что кожа того посинела от холода. Недолго думая, она взяла его руку и, чтобы согреть ледяные пальчики, сунула их себе в рот. И ощутила вкус речной воды.