После того как корову подоили, а огонь в очаге превратился в кучу сыпучих углей, Нора предложила Мэри лечь и часок-другой поспать. Живот у Мэри бурчал, глаза щипало от недосыпа, и она согласилась. Укрытый поверх ее платка еще и ее одеялом, Михял наконец согрелся и заснул. Мэри, лежа рядом, разглядывала его лицо. Никогда еще она не рассматривала его черты так внимательно и так подробно. Когда она ложилась спать возле него, обычно было уже темно, а по утрам ей бывало некогда — то напоить его надо, то покормить, то соскрести с тощих ягодиц вонючую корку, то смазать жиром зудящую сыпь на коже — не до гляделок. Теперь же в пробивающемся через дверные щели утреннем свете ей были хорошо видны и бледные веснушки на носу, и шелушащиеся корочки в ноздрях. Рот мальчика был приоткрыт, и она углядела там внизу, в середине, торчащий под странным углом зуб. Тихонько, чтобы не разбудить ребенка, кончиком пальца она коснулась тонкого неровного краешка зуба. Зуб зашатался и, как только она нажала посильнее, выпал на матрас.

Михял шевельнулся, заерзал, поморщился, но не проснулся.

Мэри подняла зуб к свету. Как жемчужинка, подумала она. Маленькая жемчужинка. Она погладила пальцем углубление зуба, дивясь, до чего похож он на зуб обычного человеческого детеныша.

Потом Мэри встала, подошла к двери, толкнула верхнюю ее створку и — как делала это не раз для младших своих братьев и сестер — бросила через правое плечо прямо в грязь двора этот первый выпавший зубик.

Благополучия тебе, мысленно пожелала она и, вернувшись к раскладной лавке, погрузилась в крепкий, без сновидений, сон.

— Вставай, Мэри! Вставай!

Шершавая рука резко трясла ее за плечо. Мэри открыла затуманенные сном глаза и увидела над собой лицо Норы — бледное, встревоженное.

— Мэри!

Вдруг испугавшись, Мэри села в постели и поискала глазами мальчика. Он лежал рядом с ней и спал, закинув руки за голову. Мэри облегченно перевела дух.

— Который час?

— Заспались мы. Уже за полдень!

В широкой мужниной куртке Нора казалась меньше и худее. Растрепанные седоватые космы падали на лицо.

— Нашли пищог, Мэри!

— Пищог? — Внутри у девушки все перевернулось.

— Я на двор вышла по малой нужде, а там Пег идет. Это она мне рассказала. И всем на горе раззвонила тоже. Уже целая толпа туда спешит — своими глазами посмотреть. Вроде гнезда. А в нем самое колдовство. Скверное что-то.

Страх трепетал у Мэри в груди.

— Прямо-таки скверное?

Нора кивнула и, схватив укрывавший мальчика платок, кинула его Мэри:

— Вставай-ка давай! Мне надо, чтоб ты пошла туда, посмотрела и мне рассказала.

Продрав глаза, Мэри стала укутываться в платок.

— А кто подложил хоть?

— Никто не знает. Вот все и хотят вызнать.

— А где?

— У Линчей, — понизив голос, пояснила Нора. — У Кейт и Шона. — Она помогла Мэри подняться. — Пойди сама все выведай.

Через поля к ферме Линчей уже двигалась целая толпа, встревоженная и возбужденная, жадно обмениваясь обрывками слухов.

— Он поле размечал, когда увидел. Говорит, что такое уже не впервой на его земле.

— Верно, я и сам слыхал, он в кузне еще рассказывал.

— Камни стояли вверх ребром, на ворота ему траву и ветки привязали.

— Тут-то как есть истинный пищог, черный, как в старину делали. Гнездо из соломы, а внутри — мерзость кровавая. Гнилая. Это тебе не камушки-веточки… Новый морок пошел. И ведь положили, чтоб видели, чтоб сразу нашли!

— Шон говорит на Нэнс Роух.

— За священником послали.

— Худо дело, коли так.

— По мне, и то худо, и это.

Они приблизились к усадьбе, и Мэри протиснулась сквозь толпу, чтоб рассмотреть пищог вблизи. Он виднелся из-за навозной кучи позади беленой хижины Линчей. Это и вправду было небольшое гнездо, но не свитое птичьим клювом, а тщательно и продуманно сплетенное человеческой рукой. В углублении гнезда темнело что-то кровавое. Гнилостный запах мгновенно проникал в ноздри и надолго в них застревал.

Люди обступили гнездо, в ужасе крестясь, и негромко, краем рта перешептывались.

— Да уж, сами собой такие дела не делаются!

— А то! Умысел как есть, самый злодейский умысел…

— Что, по-твоему, там внутри? Что за тухлятина?

— Может, мяса кусок?

Шушуканье внезапно прорезал мужской голос:

— Отец Хили приехал! Отец Хили здесь!

Послышался шорох: собравшиеся расступились, давая дорогу священнику.

Торопился поди, думала Мэри, вон платье как перемазал, все в глине.

— Вот оно, отец. — Корявые руки протянулись туда, где на земле лежал пищог.

Священник глянул на него, зажав нос рукой.

— Кто это сделал?

Ответом было молчание.

— Кто здесь утратил последние остатки разума? — гневно вопросил отец Хили. Голубые глаза его скользнули по взволнованным, испуганным лицам.

— Никто из нас не знает, отец, кто это устроил.

— Ну да, мы ж просто поглядеть пришли…

— И что ж вы теперь делать станете, отец?

От вони у священника слезились глаза.

— Принесите мне лопату.

Один из работников послал за ней сына, а тем временем священник достал прозрачный пузырек со святой водой, аккуратно вытащил пробку и торжественно окропил гнездо из пузырька.

— Еще чуток побрызгайте, отец, не поскупитесь! — пискнул чей-то голос. Из толпы донеслись приглушенные смешки.

Отец Хили сжал челюсти, но просьбу выполнил: щедро окропил и пищог, и место вокруг. Когда принесли лопату, отец Хили выхватил ее из рук мальчишки с выражением крайнего нетерпения и, поддев ею гнездо, поднял с земли. Люди попятились: гнездо качалось на самом конце лопаты.

— Где у вас тут ближайшая канава? — спросил священник.

Шон, черный от ярости, указал куда-то в угол поля. Священник не мешкая направился туда, за ним потянулись люди. Мэри шла вместе с толпой, чувствуя, как кровь закипает в жилах.

На дне канавы было сыро и росла крапива. Отец Хили осторожно опустил пищог на сухой скат канавы и вытер лопату о траву.

— А теперь чего делать, отец?

— Лопату бы освятить, отец!

— Нет бы вам простую палку взять! Небось теперь порча будет и на лопате, и на всем, что ею станут делать!

Отец Хили потер глаза, затем вновь вытащил пузырек и плеснул водой на полотно лопаты, бормоча молитву.