Если судить по солнцу, время еще только приближалось к полудню, но жара уже стояла невыносимая. Рядом со мной шел одетый в плотный таллиф старик, чьи седые волосы по сторонам лысой головы свисали до плеч. Передвигаясь как-то боком, мой спутник непрерывно бормотал себе под нос:

— Отец ждал мессию, дед ждал мессию, прадед ждал мессия, как же, Сара, я мог не пойти и не послушать нового рабби? Народ израильский вечно пребывает в ожидании, — оправдывался он, как я догадался, перед оставшейся дома женой. — Ты скажешь, у меня дети, у меня внуки и ты, Сара, только это мой долг перед памятью отцов. Не плачь, не заламывай руки, на все воля божья! Лучше слушай, я спросил Иоанна: не ты ли Христос? Иоанн отвечал: не я! Может быть, спросил я, ты Илия?.. Нет, говорит он, и не Илия! Тогда я взглянул ему в глаза: но ты ведь пророк? Иоанн лишь покачал головой. Скажи, — взмолился я, — кто ты и зачем крестишь, если не Христос, не Илия и не пророк? Я, — отвечал Иоанн, — глас вопиющего в пустыне, исправляю путь Господу, как предрек тому быть Исаия. Я крещу водой, но идет за мной Тот, у Кого я недостоин развязать ремень обуви Его!..

Старик вдруг повернулся и окинул меня настороженным взглядом. Его печальные еврейские глаза лихорадочно блестели:

— Я Давид, сапожник из Ашкелона, а ты, вижу, из греков?

Уж точно не из варяг, не стал я его переубеждать, пусть думает, что хочет. В покрытом загаром лице моего товарища по несчастью было что-то располагающее и в то же время жалкое. Глядя на него, легко можно было представить, какую долгую, полную тягот и лишений жизнь он прожил.

— Неужели и в Греции знают Иоанна, что ты пришел принять от него крещение?.. — почмокал сапожник губами, покачал обрамленной седыми патлами головой и вдруг радостно засмеялся. Казалось, он готов был пуститься в пляс: — Велик Израиль, славны его пророки!

Однако не успел я ничего сказать — а, вообще говоря, и не собирался — как Давид схватился обеими руками за лысый череп:

— Глупый, выживший из ума старик! Ты выглядишь не как мы, сыны Авраама, в тебе течет иная кровь… — он как-то разом засуетился и вдруг прикрикнул на шагавшего поблизости солдата: — Ну-ка развяжи его! Не видишь что ли, рядом со мной идет гость самого Ирода Антипы…

К моему удивлению, конвоир повиновался. Внешностью и застенчивыми манерами, солдат напоминал тех робким милиционеров, что по трое дежурят в Москве во время праздников и футбольных матчей. Одетые по зиме в шинели на вырост, в слишком больших шапках, они выглядят так жалко, что хочется подойти и их ободрить.

Освободившись от грубой веревки, я снял путы со старика и с удовольствием потер кисти рук:

— Ловко получилось…

Но сапожник не обратил на мое замечание внимания:

— Так вот ты кто! — протянул он, как если бы его только что осенила догадка. — Как же я раньше тебя не признал! А ведь до нас доходили слухи, что среди последователей Иоанна видели философа и предсказателя из Александрии. Где были мои глаза — твой хитон расшит звездами! Прости, господин, что так панибратски говорю с тобой, я человек простой и должен знать свое место…

После этой тирады Давид поник и надолго замолчал. Между тем время давно перевалило за полдень и солнце пекло так нещадно, что сознание мое начало меркнуть. Дорога незаметно втянулась в горы, позади осталась долина Иордана с жавшейся к его водам чахлой растительностью. Кругом, сколько хватало взгляда, не было ни деревца, только высохшая трава на пошедшей трещинами земле и редкие кусты верблюжьей колючки. Следуя примеру старика, я отвязал от пояса притороченный к нему платок и обмотал им голову, но помогло это слабо. Страшно хотелось пить, губы пересохли, а конца нашим страданиям видно не было. Мне начало мерещиться, что потемневшее от зноя небо спустилось на выжженную землю и обняло удушающими объятиями все живое, каждый шаг давался с трудом, делая его я боялся упасть…

Но не только мы, изнывали от жажды и наши конвоиры. Часа через четыре пути, а ощущение было такое, что прошла вечность, растянувшаяся по дороге колонна остановилась. Офицер в военной хламиде и с коротким мечом на боку спешился и отдал приказ сделать привал. Измотанные жарой люди заползли в дырявую тень убогого оазиса и долго лежали, не в силах встать и напиться из одинокого колодца. Понадобилось время, прежде чем я смог хлебнуть из бурдюка теплой, солоноватой воды и намочить головной платок.

Ожил и старик.

— Здесь неподалеку, — произнес он глухим, севшим голосом, — находится гора, с которой Моисей увидел заповеданную еврейскому народу землю…

Честно говоря, близость святыни не вызвала в моей черствой душе трепета:

— Скажи, Давид, куда нас ведут?

— Куда?.. — улыбнулся сапожник заискивающе, как, наверное, улыбался своим заказчикам. — Догадаться не трудно! Земля потомков Моава, о которых сказано в книге Рут, дика и пустынна. Люди считают, что она населена демонами, о ней ходит много страшных легенд. Из жилья здесь только и есть, что пограничная крепость Махерон, а больше нет ничего. Она была построена еще Александром Янни, а укреплена Иродом Великим. Сейчас ею владеет его сын Ирод Антипа, тетрарх, что значит четвертовластник, кому досталась лишь часть владений отца, — беззвучно шевеля губами, покачал головой. — Из-за этого наследства было пролито много крови! Не пожалел Ирод Великий и собственную семью: приказал умертвить двух сыновей и их мать, а потом — и тоже по навету — еще одного из своих детей… — Давид тяжело вздохнул. — Наш путь лежит в Махерон…

— Но зачем мы понадобились этому самому Антипе?..

На изрезанном глубокими морщинами лице старика появилось выражение бесконечной усталости. Ему очень не хотелось говорить, но на вопрос не ответить он не мог:

— Все человеческие беды, мой господин, происходят от нищеты, — произнес Давид с горечью, — возьми, хотя бы, меня! Государственную подать платить надо?.. Надо! Деньги на храм жертвовать тоже приходится — в одном Иерусалиме священников двадцать тысяч, их ведь кто-то должен кормить! Отцы города взимают собственный налог. Прибавь к этому уличные и мостовые поборы, да еще мытари норовят обобрать тебя в свой карман, вот и получается, что половина заработанного уходит, а у меня большая семья. Поэтому люди и звереют и поднимаются на обидчиков, кто с палкой, кто с мечом, но… — развел он безнадежно руками: — известно, что за этим следует! Рим посылает карательный корпус, а значит разорение, грабежи и все та же кровь. Последний раз только распятых на крестах насчитали две тысячи. Ну а потом, как заведено в этом мире, все повторяется с начала… — сапожник приложился к бурдюку и облизал растрескавшиеся губы. — Вот Ирод Антипа и боится, что последователи Иоанна, а их уже многие тысячи, возьмутся за оружие. Нас же с тобой, как это всегда бывает, схватили за компанию. Мы оказались в скверном месте в плохое время и судьба наша, скажу тебе, незавидна…

Старик перевел дух и, приблизившись ко мне, понизил голос:

— Есть и еще одна причина, о которой все знают, но лишь Иоанн имеет смелость говорить открыто! У Ирода Великого было много сыновей. У одного из них, собственного брата Филиппа, Антипа отобрал жену Иродиаду. Ироду Великому она доводится родной внучкой. Ее отца Аристовула он приказал удавить, а девочку воспитал сам, да так, что та не уступит деду в жестокости, а по части необузданности и честолюбия даст ему сто очков вперед. На ней-то, в нарушение данного Моисеем закона, Антипа и женился. Короче, не семейка, а змеиное гнездо! Мы еще доживем до того времени, когда имя Ирод станет нарицательным… — Давид опасливо оглянулся по сторонам и перешел совсем уж на шепот: — Креститель обвинил новоявленных супругов в кровосмесительстве и тетрарху это сильно не понравилось! А Иродиада, так та публично поклялась, что пророку непоздоровится. Она, скорее всего, и подбила мужа схватить Иоанн пока тот не встал во главе вооруженного восстания…