Куров молча встал, надел сапоги и громко хлопнул дверью.

И от этого американец проснулся. Но не задергался, не испугался, а, приподняв голову, уставился на Оксану, и вдруг его напряженное лицо просветлело. Он оперся щекой на кулак и проговорил хрипловатым голосом:

– Oh, my lady! A beautiful lady! I'm dreaming or I'm dead?

– Лежи, больной, и молчи, – сказала ему Оксана. – Тебе нельзя еще разговаривать. Хотя, впрочем, говори, на ране это не отражается.

И, приподняв простыню, глянула на туго перебинтованную ягодицу. А Джон вдруг бережно притянув к себе руку своей прекрасной сиделки, поцеловал ее пальчики:

– It's a dream! A dream! I see you again, I kiss your hand! Is it an action of anaesthesia? Do I have hallucinations?

– Что ты там лепечешь, не понимаю, – проговорила она, однако руку не отняла. – Ой, какая у тебя щека колючая!

– Ишь, орал как резаный, – заметила Сова. – А после наркоза проснулся и вроде говорит как мужик. Раненые, они все такие…

Американец, не отводя взгляда, попробовал сказать на русском:

– О, рашен экзотик… Я любоф, любоф леди! Вы черева… чаровательный леди!

– Вот и на нашем заговорил, – усмехнулась Оксана. – Очаровательная, это я понимаю. И любовь тоже. Что тебе сказать? Конечно, очаровательная! А ты видел, чтоб у нас были такие же коровы, как у вас в Америке? И не увидишь… Давай, говори еще!

– Эй, вы не слишком там разговорились? Я же слышу, про что.

– Про что, бабушка? Ты английский понимаешь? – Рука Оксаны осторожно выскользнула из ладони американца.

– Когда про любовь талдычат – на всяком понимаю. Больному не положено разговаривать!

– Да у него рана в заднице, пускай. Было бы на пользу, положительные эмоции, а от меня не убудет… Правду говорят – он миллионер? Или так?

– Говорят, он из НАТЫ, служит там.

– То есть на зарплате сидит?

– Должно, на зарплате. Если только родители богатые…

Джон снова дотянулся до Оксаниной руки:

– I'll take you away to America! You will become the citizen of free country. You will be my wife! The richest woman on the continent! Just one word from you! The only word!

– Что мы такое говорим? – кокетливо спросила Оксана. – Что-то знакомое-знакомое! Аж душа затрепетала… Бабушка, ты не понимаешь, о чем это он?

– Да чего тут не понять-то? Замуж хочет взять, увезти в свою Америку… Но ведь обманет, кобель! В одном сириале показывали: увез девушку в другую страну, соблазнил и бросил. А она на панель пошла.

– Куда-куда?

– Да на панель, куда! Будто не понимаешь…

Оксана и вовсе развеселилась, потянулась сладко:

– А вот возьму и соглашусь!

– На что это ты согласишься? – подозрительно спросила Сова.

– Замуж соглашусь. Если ваш внук, бабушка, меня не ценит, так хоть за американца выйти.

Джон прислушался, повертел головой и заговорил с сожалением и страстью:

– I don't understand… It's so pity! I understand not a word! But I will learn! Do you agree, oh, my Russian goddess? I will put the whole America down to your feet!

Бабка тоже в свою очередь прислушалась и отмахнулась:

– Врет! Много обещает – значит, врет…

– Ну почему обязательно врет? Может, у него любовь, с первого взгляда?

Американец встрепенулся:

– Любоф, любоф! Джон любоф! Рашен любоф! Оксана удовлетворенно и грустно рассмеялась:

– Вот видите, влюбился. А вы говорите, врет…

Сова бросила тряпку, подошла и, подбоченившись, взглянула на одного, потом на другую.

– Не прикидывайся дурочкой, – сказала проницательно. – Будто сама не видишь… Он же трус! Эвон как верещал: партизаны, мафия! Силком операцию сделали. Скажу тебе по секрету: в госпитале они все влюбляются, любой подол покажи. Раненые, они как пьяные. А заживет у него – сразу и забудет. Вон дед тоже! И осеклась.

Дременко, спавший на лавке, неожиданно сел, как ванька-встанька, и совершенно трезвым голосом спросил:

– Слышу я, о чем это вы тут разговариваете ! А ты, Елизавета Трофимовна, не встревай, когда молодые беседуют. Тебе-то какое дело?

– Ага! – ухмыльнулась та. – Подслушал! И что? Загорелся? Вздумал американцу дочку отдать?

– Не твое дело! – отмахнулся голова и пихнул в бок переводчика. – Хватит спать, работай! Переводи! Тут такой интересный разговор состоялся.

Тот подскочил, завертел глазами:

– Стреляют? Партизаны?

– Не стреляют, а говорят. А ты спишь на работе! Переводи!

– Но Джон молчит…

– Конечно, теперь молчит, раз все уже сказал. Думаешь, чего он ей все руку-то жмет?

– Это не переводится…

Сова обидчиво поджала губы, схватила тряпку и принялась оттирать печную плиту, сердито поблескивая глазками. А Дременко пересел поближе к Оксане и с интересом глянул на Джона:

– Скажи-ка мне, дочка, у него какое ранение?

– А чего это ты следствие наводишь? – встряла Сова. – Сами же подстрелили американца, а теперь сами допрос устраивают…

– Вас, Елизавета Трофимовна, не спрашивают! Так чем его ранили?

– Ты в моей хате! – возмутилась Сова. – И не одергивай! Совесть-то имей!

– Я голова администрации! И провожу дознание.

– Ой-ёй-ёй – голова! Ты голова у хохлов! А сидишь в России!

Тарас Опанасович ее проигнорировал.

– Чем, говоришь, ранен?

– Осколком. – Оксана отняла свою руку у Джона.

– Где осколок? Мне нужен для отчета. Меня спросят.

– В таз бросила, не знаю…

– Елизавета Трофимовна, где осколок?

– Я что, осколки ваши собираю? – огрызнулась та. – У нас своих хватает. Из Степана вон до сих пор выходят, и из меня…

Джон завибрировал, приподнялся повыше и заговорил отрывисто. Переводчик захлопал глазами и ртом одновременно.

– Переводи! – велел Дременко.

– Господин егерь… Это он вас так называет… Хочу вам сказать, господин егерь… Это судьба. Я встретил вашу дочь.

– Встретил, ну и что? Что дальше?

– Я счастлив, – все еще блуждал глазами переводчик, выдавая смятение. – То есть он счастлив… Ваша дочь прекрасна! Я счастлив, что пошел на мутанта и меня подстрелили русские партизаны. В самое сердце.

Тарас Опанасович обомлел:

– У него что, еще одно ранение, в сердце? Нет же ничего!

– Это в переносном смысле, тату, – помогла Оксана. – Он мне в любви объяснился.