Протагор сразу же предложил свои услуги — написать для Анаксагора речь.

— Моя система доказательств испытана и безупречна, — сказал он. — Я написал сто речей для привлечённых к суду, и сто человек были оправданы судом, — похвастался он, и не без основания: многие из тех, для кого он писал защитительные речи, действительно были оправданы, правда, судимы эти люди были по частным делам, когда речь идёт о частных интересах — кто кого обманул, кто кому нанёс ущерб, кто кого оскорбил, — здесь же, по делу Анаксагора, должен был состояться процесс графэ параномон — Анаксагора обвинили в государственном преступлении, ибо он, как написал Зенодот, отверг отеческих богов и служил персам, врагам Афин.

— Я знаю, как ты говоришь, Протагор, то, что представляется человеку истинным, и является истиной, потому что никакого другого представления у него быть не может. Истинным является то, что представляется таковым Анаксагору, таким его сотворили боги, такими и никакими другими представлениями наградили его. И если Анаксагору что-то видится не так, как видят это другие люди, то винить в этом надо богов, а не Анаксагора. Словом, Анаксагор богохульствует по воле богов. И никто не может его за это осудить.

— Да! Ты рассуждаешь замечательно, — похвалил Перикла Протагор. — Твой ум достоин твоей славы.

— Не об этом речь, Протагор. Каждый без труда может сообразить, выслушав то, что я уже сказал, следуя твоему правилу, что мнение Зенодота тоже является истинным, поскольку именно таким оно ему представляется по воле всё тех же богов.

— Конечно.

— И где же решение? Какому мнению должны будут отдать предпочтение судьи?

— Своему.

— И оно будет истинным?

— Разумеется.

— А как же быть с мнением Анаксагора и мнением Зенодота? Ради чего они будут стараться доказать истинность своего мнения? Ради чего ты готов писать защитительную речь для Анаксагора? Если истины двух людей противоположны, как они могут повлиять одна на другую? Зачем судьи станут выслушивать Анаксагора и Зенодота? Да ещё Клеона. Зачем?

— А затем, что из двух противоположных истин правильной может быть только одна, третьей истины быть не может.

— Значит, судьи признают Анаксагора либо виновным, как хочет Зенодот, либо невиновным, как хочет Анаксагор и хотим мы.

— Да. Разве ты в этом сомневаешься? — усмехнулся Протагор. — Именно так и случится.

— Зачем же тогда старания защитников и обвинителей? — начал терять терпение Перикл. — Зачем? Зачем? Ты можешь ответить, наконец?

— Могу. Все эти старания нужны для того, чтобы состоялся суд, чтобы присяжные опустили в урну бобы, кто чёрный, кто белый, чтобы было вынесено решение, какое определено судьбой. Чтобы работала твоя демократия.

— Ладно, — устало вздохнул Перикл. — Я всё равно убеждаюсь в том, что не в разговорах выход, а в делах. Самое хорошее словесное решение можно не исполнить, а самое дурное взять да и выполнить. Это ужасно.

— Всякое словесное решение, чтобы быть исполненным, должно стать законом. А законом оно становится тогда, когда за неисполнение назначается наказание. Суд превращает частное мнение в закон. Так афиняне договорились друг с другом. Тут действует не истина, а договор. Я пойду на суд и буду кричать и плакать в защиту Анаксагора.

...В тот день Перикл повидался ещё с Фидием и Геродотом. Фидий был мрачен, вздыхал, говорил, что правды в афинском суде так же трудно добиться, как дотянуться рукой до звезды, что афиняне судят не по справедливости, а по чувству, какое их посещает в час суда, что плохи дела Анаксагора, что он должен решиться на одно из двух: либо на то, чтобы убежать из Афин, либо на то, чтобы принять яд из рук тюремного надзирателя. Ещё он сказал, что запечатлеет образ Анаксагора в одной из фигур фриза Парфенона, поставит его среди метэков, несущих дары Афине.

— А на суд не пойду. Никогда, — сказал он. — Это самое отвратительное, что придумали люди — судить друг друга. Это и есть самое страшное богохульство, ибо судить должны только боги, а не люди. Тут люди бегут впереди богов, похваляются своим умом и силой, а на самом деле богохульствуют. Когда-нибудь будет суд, суд богов, который приговорит всех гелиастов к смертной казни за богохульство. На этот суд я пойду.

Геродот так был взволнован появлением Аспасии в его доме, что долго не мог сосредоточиться на том, что говорила ему она, был сбивчив в ответах, краснел и бледнел, ломал от волнения пальцы, при этом у него время от времени начинал дрожать подбородок, будто его обдавало вдруг порывом студёного ветра. В конце концов он, конечно, успокоился и резонно заметил Аспасии, что ей следовало бы собрать друзей в своём доме, всех сразу, и там обсудить положение Анаксагора и то, как ему помочь.

— Кажется, я впервые теперь жалею, что Перикл не тиран, а всего лишь стратег. Тиран всё решил бы в один миг, никто не посмел бы вопреки его воле осудить друга вождя. Перед учителем и другом тирана трепетал бы каждый.

— Но у тирана никогда не было бы такого друга, как Анаксагор, как ты, как Сократ, как Фидий... И такой жены, как ты, Аспасия. Ты никогда не полюбила бы тирана, правда?

— Не будем говорить о любви. Поговорим об Анаксагоре, Геродот, — напомнила ему Аспасия. — Сегодня это важнее.

— Ничего не может быть важнее любви, — продолжил было Геродот, снова заливаясь краской смущения: о, боги, ведь перед ним стояла Аспасия, само совершенство, предел сладострастных мечтаний мужчины! Но Аспасия снова остановила его.

— Нет ничего важнее смерти, — сказала она. — Смерти, которая угрожает нашему другу.

— Да, — со вздохом согласился Геродот. — Я не знаю, чем я могу помочь Анаксагору до суда и на самом суде. Но вот что я обещаю: я вывезу его тайно из Афин, у меня есть знакомый владелец судна, он это сделает по первому моему слову. Если Анаксагор не может покинуть Афины до суда, убежать из Афин, как ты говоришь, если он должен будет принять решение суда, который приговорит его к смерти, то вот что надо сделать в таком случае: подкупить продажных тюремщиков и устроить Анаксагору побег из тюрьмы. Побег из тюрьмы — это только побег от смерти, а не от суда и от решения уважаемого суда, что могло бы оскорбить афинян. Побег от тюремщиков, от этих презренных людей, от палачей — да это же благое дело! Я готов помочь в этом нашему доброму другу Анаксагору. И Периклу, конечно. Я понял. Я люблю Перикла. И тебя, — добавил он тихо. И посмотрел Аспасии в глаза.

Она отвернулась.

— Да, да, конечно, — проговорил он с пониманием. — Не время говорить о любви.

— Боюсь, что это время не придёт, — ответила Аспасия, протягивая Геродоту руку на прощание.

— Почему?

— Потому что оно уже прошло.

Аспасия возвращалась домой через рыночную площадь и зашла отдохнуть и переждать дождик в портик Пейсианакта, который с той поры, как Полигнот, родственник Пейсианакта, разрисовал его стены, стали называть Расписным портиком, или Стоей Пойкиле. Полигнот сделал это ещё при Кимоне, который и пригласил его в Афины из Дельф. В Дельфах Полигнот расписал лесху, стоящую у храма Аполлона, под навесом которой собирались многочисленные пилигримы. Аспасия не бывала в Дельфах и не видела картины Полигнота, но из рассказов знала, что на стенах дельфийского портика Полигнот, как и в Стое Пойкиле, нарисовал Трою, суд эллинских вождей над Аяксом после взятия Трои. Этот Аякс, сын локридского царя Оилея, а не тот, другой, который был сыном саламинского царя Телемона, оскорбил, как известно, богиню Афину, обесчестив в её храме прорицательницу Кассандру, за что и был судим ахейцами. Впрочем, не только это изобразил на огромной картине в дельфийской лесхе Полигнот, но и другие эпизоды Троянской войны: пленных троянцев, связанных бечевами, царицу Елену, красавицу Елену, из-за которой погибла Троя, — на картине она, говорят, сидит в окружении своих рабынь, занятых её украшением; чуть поодаль от Елены лежит убитый царь Приам, отец Париса, Гектора и обесчещенной Аяксом Кассандры; Эней разрушает городские стены, над которыми видна голова деревянного коня, в чреве которого прятались ахейские воины; Неоптолем, который убил несчастного Приама, его дочь Полискену и увёл в плен Андромаху, жену Гектора, изображён Полигнотом в тот самый момент, когда он, нанеся последний удар Элазу, поверг на землю Астиноя; далее, рассказывают, можно увидеть, как изменник Синон влачит по земле труп Лаомедона, как воины Менелая уже снимают палатку своего царя, готовясь к отплытию, как собирается в путь Антенор, вождь троянцев, которого пощадили ахейцы...