— Да, — сказал он, плавно увеличивая скорость, — ты прав, конечно. Просто я еще не отошел. Как вспомню эту лужу, пот прошибает и колени дрожат. Кошмар, правда?

— Да ладно, — повторил Костырев, — нашел кошмар. Вот если бы тебя запороли или, к примеру, меня, — он поплевал через плечо, — вот это да, это был бы кошмар. А у ментов работа такая, им за это бабки платят.

— А ты крутой парень, — с непонятной интонацией сказал Ладогин.

"Говори, говори, — думал он, ведя машину сквозь моросящий дождь и до боли в глазах вглядываясь в таблички на проносящихся мимо километровых столбах. — Еще пять минут такого разговора, и я удавлю тебя сам, без посторонней помощи. Надо же, какой сверхчеловек с крепким желудком и стальными нервами... Небось как получил подзатыльник, так сразу и обгадился, а туда же... Правильно старик решил, нечего этой гниде на свете делать. Он же в мокрушники не идет только потому, что за шкуру свою дрожит, а на людей ему плевать: что есть они, что нету их вовсе.

Вот же сволочь какая!"

— Ты крутой парень, — повторил он вслух. — Просто ковбой. Почему бы тебе не сменить специальность?

Киллерам платят больше.

— Киллер — это, как ты верно заметил, специальность, — снова беря ненавистный Ладогину менторский тон провинциального философа, выступающего перед овечьими пастухами, ответил Костырев. — Это профессия, это квалификация, это, наконец, талант... А без всего этого меня сразу же сцапают и упекут пожизненно без права апелляции, а то и шлепнут втихаря, пока Совет Европы будет в носу ковырять.

— Ну, — сказал Ладогин, — талант у тебя, насколько я понимаю, есть.., ты у нас вообще парень разносторонний. А навыки — дело наживное. Не боги горшки обжигают. Подумай. Деньги-то большие...

Ему было абсолютно все равно, что говорить. Условленное место приближалось с каждым оборотом колеса, а выйти из машины Костырев не рискнул бы, даже будучи смертельно обиженным: ночь, дождь, до аэропорта десять километров, до города чуть больше, водитель нынче пошел грамотный, ночью на пустой дороге попутчиков не берет, особенно молодых мужиков, а вон и последняя электричка на Москву пошла, сверкнула и рассыпалась далеко по левую руку цепочкой желтых квадратных огоньков, и теперь деваться философу точно было некуда...

— Не пойму, — надувшись, сказал Костырев, — ты что, издеваешься?

— Ага, — ответил Ладогин, начиная понемногу сбрасывать скорость, чтобы не проскочить место, — издеваюсь. Не нравится мне, как ты о чужой смерти рассуждаешь.

— Тоже мне, моралист, — окончательно надулся Костырев.

— Да уж какой есть, — отрезал Игорь и затормозил, потому что с темной, мокро поблескивавшей в свете фар лохматой обочины шагнул навстречу машине сгорбленный человек в кожаной куртке с поднятым воротником, а поодаль блеснул отражателями грязный белый микроавтобус, криво и сиротливо стоявший у самого кювета.

— Ты что? — мгновенно забыв о своей обиде, всполошился Костырев. — Ты что, взять его собираешься?

А вдруг бандит?

— Да не пузырись ты, супермен, — презрительно сказал ему Игорь. — Не видишь разве, поломка у человека. Что ему, ночевать на дороге?

Он плавно остановил машину возле терпящего бедствие и, перегнувшись через Костырева, опустил стекло с его стороны.

— Мужики, е-н-ть, — горячо забубнил тот, просовывая в окошко голову, с которой обильно капало, — вот спасибо, что остановились! А у меня, вишь, движок заклинило к такой-то матери! Все, думаю, до утра, е-н-ть, загорать придется... Ох, молодцы, е-н-ть! Остались еще в Москве этой вашей русские люди.., мало, но остались, е-н-ть!

— Давай, — сказал Ладогин, — залезай, чего мокнешь-то? До метро подброшу, а дальше как знаешь, я не такси.

— Вот спасибо-то, — бормотал мужик, ворочаясь на заднем сиденье и бестолково хлопая дверцей, — вот выручили, ребята, молодцы вы мои...

Не прерывая бормотания, он вдруг сделал странный жест, словно одновременно забрасывал сразу две удочки, держа по одной в каждой руке, и тут же резко подался назад. Сидевший впереди него Костырев захрипел и забился, молотя ногами по полу и царапая горло скрюченными пальцами. Когда из-под перехватившей его шею проволочной удавки выступила кровь, Ладогин поспешно отвернулся и выбрался из машины, жадно глотая сырой ветер и борясь с подкатившей к горлу тошнотой. Он облокотился о верхний край дверцы, но машина позади него ходила ходуном, словно душили не Костырева, а ее самое, и дверца тоже беспорядочно дергалась вверх-вниз, и Ладогин отошел от машины на два шага. Тут его все-таки вывернуло наизнанку, и, когда он выпрямился, брезгливо отирая испачканный рот, все уже было кончено. С трудом переставляя непослушные ноги, он вернулся к машине и заглянул в салон.

Костырева он не разглядел: его загораживал новый пассажир, успевший уже, оказывается, перебраться за руль.

— Ничего, е-н-ть, — добродушно сказал убийца, — впервой многие травят. Я, например, тоже травил.

— Действуем, как договорились? — борясь с новым приступом тошноты, сдавленно спросил Ладогин.

— Ну натурально, — кивнул его собеседник. — Тачку я брошу на кольцевой вместе со жмуриком, а тебя Леха подвезет до самой ментовки, — он кивнул в сторону стоявшего с покинутым видом микроавтобуса. — Как пострадавшего, значит, е-н-ть... Только вы меня не забудьте подобрать, а то я вам потом яйца поотрываю, артистам.

Он снова запустил заглохший было двигатель — «шестерка» Ладогина в последнее время стала глохнуть на холостом ходу — и взялся за ручку дверцы.

— Погоди, — вспомнил Ладогин, — а телесные повреждения?

— Е-н-ть, — сказал киллер, — как же это я забыл?

Нагнись-ка. Да не бойся, е-н-ть, я аккуратно...

— Слушай, — сказал Ладогин, наклоняясь к открытой дверце, — ты, кроме «е-н-ть», какие-нибудь слова знаешь?

— Конечно, е-н-ть, — ответил киллер. — Но мне нравится это.

Он взмахнул рукой. В последний момент Ладогин испугался и попытался отскочить, но опоздал: голубоватое лезвие ножа, тускло блеснув, прошло через его горло, почти не задерживаясь, как сквозь мягкое масло, издав на выходе отвратительный чмокающий звук, Игорь Ладогин беззвучно повалился на мокрую землю обочины, два раза вздрогнул и затих.

— Вот тебе телесные повреждения, е-н-ть, — сказал убийца. — Ты меня еще поучи...

Он выбрался из машины, равнодушно перешагнул через труп и вразвалочку зашагал к микроавтобусу, который при его приближении, словно проснувшись, заурчал двигателем и выбросил из выхлопной трубы облачко дыма, казавшееся в свете фар «шестерки» густым и очень белым.

Примерно в течение пяти минут Стас Мурашов вел машину куда глаза глядят, все еще не в состоянии до конца поверить, что жив, что кривая вывезла и на этот раз и, несмотря на потери, он все-таки, похоже, добился своего — разумеется, в том случае, если подобранная им на газоне кассета окажется тем, чем, по его мнению, она была. Могло, конечно, случиться и так, что кассета не вывалилась из кейса Постышева, а была просто выброшена в окно кем-нибудь из жильцов дома — во время пьяного скандала, например. Чего только не швыряют люди в окна, выясняя отношения! Это может быть буквально все, что угодно: от кухонной утвари до мужчин и женщин включительно, причем сплошь и рядом все эти предметы вылетают наружу прямо сквозь стекло...