Мисако зажала уши руками и вскочила со стула.

— Пожалуйста, прекратите! Я не хочу больше ничего слышать. Мне нужно вызвать такси, я хочу уехать.

Адвокат вздохнул.

— Конечно, госпожа Имаи. Я вас понимаю и не стану больше расстраивать. Такси сейчас будет. — Он снял телефонную трубку и набрал номер… — Ну вот, госпожа Имаи, такси будет через десять минут. — Потом придвинул к ней документы и заговорил с умоляющими интонациями: — Госпожа Имаи… Почему бы вам просто не поставить здесь подпись и жить спокойно? Зачем растягивать эту ужасную боль до бесконечности? Я же вижу, как вы страдаете… — Он подал ей перо. — Всего-навсего подписать… вот здесь… и все! И перед вами новая жизнь.

— Пожалуйста, оставьте меня в покое! — воскликнула Мисако сквозь слезы. — Зачем вы мучаете меня?

Адвокат сочувственно улыбнулся.

— Ваши мучения, госпожа Имаи, будут продолжаться, пока не закончится бракоразводный процесс. У вас есть возможность покончить с ними здесь и сейчас. Все, что нужно, это ваша подпись.

— Хорошо! — всхлипнула она, сдаваясь. — Я больше не могу. Пусть все закончится.

— Вот и прекрасно, госпожа Имаи! Вы приняли единственно верное решение. Э-э… вы понимаете, конечно, что нам нужны два свидетеля. Вы не возражаете, если я приглашу сюда свою жену и одного знакомого? — Не дожидаясь ответа, он махнул рукой, и Мисако ощутила за спиной чужих людей. Она взяла в руку перо. Адвокат продолжал, масляно улыбаясь: — Вы понимаете, что соглашаетесь на развод и отказываетесь от любых претензий к семье Имаи?

Мисако зябко повела плечами.

— Да, — тихо произнесла она.

— Отлично. Теперь, пожалуйста, распишитесь здесь… Очень хорошо, еще здесь и здесь, понадобятся три экземпляра… Замечательно! Спасибо.

Мисако с облегчением перевела дух. Адвокат продолжал говорить, но уже не с ней:

— Теперь вы, господин Имаи… Будьте добры, здесь и здесь…

Только сейчас она заметила, что Хидео тоже находится в комнате.

Раздался звон колокольчика, из кухни послышался голос. Это был водитель такси. Мисако пошла к двери, поклонившись людям, нагнувшимся над столом. Глаза ее наполнились слезами, она держала голову опущенной, чтобы скрыть их. Теперь взять вещи и бежать, бежать… Фукусава подскочил, держа в руках узлы. Она быстро обулась и шагнула через порог, направляясь к машине. Адвокат передал вещи шоферу, потом, наклонившись к открытой дверце, отвесил Мисако формальный поклон и протянул ей обычный бумажный пакет для покупок.

— Это не мое, — покачала она головой.

— Вы ошибаетесь, госпожа Имаи, — возразил адвокат, кладя пакет на сиденье, — именно ваше. Вы только что расписались в получении.

Он снова поклонился и захлопнул дверцу. Такси тронулось с места.

Хидео даже не вышел ее проводить! Пять лет брака, и ни слова на прощание. Мисако, больше не в силах сдерживаться, разрыдалась. Водитель смотрел вперед, делая вид, что ничего не замечает. Плакала она долго, но потом, всхлипывая и утирая слезы, испытала неожиданное чувство облегчения.

«Пусть я мертва для семьи Имаи… но не для всего мира! Я выживу», — сказала она себе.

Немного успокоившись, Мисако из чистого любопытства потянула к себе бумажный пакет и заглянула внутрь. Сверху лежала чистая белая бумага, она подняла ее и изумленно ахнула. Водитель невольно оглянулся. Пакет был полон новых десятитысячных банкнот. Два миллиона иен, аккуратно уложенные в обычный хозяйственный пакет!

Мисако смотрела на деньги, закусив губу. Мир вокруг медленно заволакивался кроваво-красной пеленой. Будь они все прокляты! Вся семья Имаи! Она брезгливо отшвырнула пакет и застыла, сложив руки на груди.

— Пакет для покупок… — тихо проговорила она. — Обычный бумажный пакет… Как могла я породниться с таким вульгарным семейством? Даже в фуросики не удосужились завернуть.

Первые два дня января погода в Токио стояла великолепная. Зимнее неяркое солнце заливало улицы мягким сиянием, игривый ветерок подгонял легкие белоснежные облака в прозрачно-голубом небе. Время от времени ветер опускался ниже и подхватывал длинные рукава праздничных шелковых кимоно, заставляя их развеваться и хлопать, словно разноцветные паруса на праздничной регате. Целых два дня Сатико и Мисако могли без помех любоваться видом Фудзи прямо из окон квартиры.

На третье утро священная гора задернулась пеленой мелкого ледяного дождя. Мисако проснулась в подавленном настроении. Пульсирующая боль в висках напомнила о вчерашней катастрофе в доме Имаи.

«Не хочу сегодня ехать в Камакуру, — сказала себе Мисако, глядя в зеркало ванной, — скажу, что заболела, и это будет правдой».

Незнакомое постаревшее лицо с опухшими пустыми глазами, смотревшее из зеркала, привело ее в ужас, заставив вспомнить пьяного оборванного бродягу, что испражнялся в пустынном переулке на кусок старой газеты. Натолкнувшись на него случайно, Мисако вскрикнула и пустилась бежать со всех ног, но запомнила на всю жизнь то выражение тупого отчаяния, застывшее в глазах несчастного. А ведь если подумать, то потеря достоинства еще позорнее, чем то, что делал тот человек…

— Я не позволю Хидео уничтожить меня, — твердо сказала она, обращаясь к зеркалу. В потухших глазах снова забрезжил свет. — Никогда! Ни за что!

Мисако умылась, наложила на лицо крем, потом натянула джинсы и смело вышла под дождь, направляясь в Роппонги за первыми в этом году круассанами. Французская пекарня должна была сегодня открыться после праздников. Мисако торопливо шагала по хмурым, залитым водой улицам, поддерживая себя мыслями о Сатико. Маленькая радость, доставленная подруге, покажет, какой виноватой она себя чувствует за вчерашнее. Сатико имела полное право злиться: без ее просьбы Исао Огава не стал бы брать на себя это дело, а теперь из-за глупости Мисако она потеряет лицо.

На обратном пути дождик уже лишь едва моросил. Мисако шла по улице, прижимая пакет с булочками к груди и прикрывая зонтиком. От пакета исходило приятное тепло. Когда она вошла в квартиру, Коко выбежала навстречу — первый раз за все время.

— Что тебя интересует, Коко: я или круассаны? — весело спросила Мисако, наклонившись, чтобы погладить кошку. — Надеюсь, я, потому что сегодня мне особенно нужен друг.

Она задумалась. Нет, пожалуй, надо ехать. Все-таки Кэнсё-сан ее друг, очень хороший друг, хотя Сатико его и не очень одобряет…

— Что общего может быть у тебя с дзэнским монахом? — спросила Сатико за завтраком.

— Он просто друг, — серьезно ответила Мисако.

— М-м… — с сомнением покачала головой подруга, прожевывая круассан. — Когда женщина говорит такое о мужчине, это всегда подозрительно… разве что обоим уже за семьдесят.