— Спасибо и на том, что я сам еще хожу в кожаных ботинках… — пробормотал он. — Хочу подымить. Пошли в светелку, Джо. Покойница не любила запаха табака.

Они вышли из прелестной маленькой гостиной и перебрались в «светелку». Комната была огромной, чисто мужской, с колоннами, и абсолютно не соответствовала своему уютному названию. Джо думал, что это слово попало в лексикон отца, когда тот был моложе и беднее.

Джон Эллиот долго набивал и раскуривал трубку. Когда из трубки вылетело облако синего дыма, он сказал:

— У меня есть сигары, парень. А то могу набить еще одну трубку.

— А сигарет нет?

Отец снова насупился:

— А, эти дурацкие фитюльки… Всегда их терпеть не мог. Баловство для девчонок… Но о вкусах не спорят. Я пошлю за ними кого-нибудь.

Джо злобно пробормотал:

— Папа, у меня нет денег!

Отец снова посмотрел на него и сказал:

— Я так и думал. Но если помнишь, я рассчитываюсь с Туэйтами в конце месяца, так что могу купить тебе курева. А теперь налей нам по стаканчику и перестань суетиться.

Они молча пили шотландское и курили. В другой семье такая обстановка считалась бы товарищеской, но для Джо это молчание было нестерпимо. Слишком многое оставалось несказанным. Однако неизбежный вопрос прозвучал лишь тогда, когда за ростбифом с хреном последовал йоркширский пудинг.

— Парень, чем же ты занимался, если за восемь лет, что мы не виделись, не нажил ни кола ни двора?

Джо заставил себя забыть о скандалах, которые вынудили его уйти из Хоуксдена. Но думать о Лондоне было не легче. Когда он думал о Лондоне, то думал о Робин. О Робин, которой был нужен вовсе не он, а Фрэнсис.

— Папа, я работал в одном маленьком издательстве. Мы печатали брошюры, листовки и всякую мелочь.

Джон Эллиот фыркнул:

— Судя по тому, что ты мне присылал, коммунистическую галиматью… И что, прибыльное было дело?

Джо покачал головой:

— Не очень. Чтобы свести концы с концами, приходилось подрабатывать в пивной.

— Мой сын разносит кружки… С его-то образованием…

Крыть было нечем. Долгие годы независимой жизни закончились ночлежкой и полным безденежьем, когда не на что купить пачку сигарет.

— Все эти шикарные школы — напрасный перевод денег… Джонни еще смог бы чего-то добиться, но ты, Джо… Тебя научили там гладко говорить и думать, что ты лучше нас, грешных…

Отец осекся и пробормотал что-то неразборчивое. Джо почувствовал приближение знакомого гнева.

— Папа, я никогда не считал себя лучше, чем ты.

— В самом деле? — Выцветшие серо-голубые глаза Джона Эллиота посмотрели в глаза Джо. — А я-то думал, что там тебя научат уму-разуму. Твоя мать не хотела посылать тебя в эту школу. Может быть, она была права.

Его родители никогда не ссорились, умудряясь обитать в одном доме и при этом вести раздельную жизнь. Раздельные спальни, раздельные гостиные, разные интересы и разные знакомые. У Джона Эллиота был завод. А у Терезы — музыка, письма и ее единственный ребенок.

— А что теперь, Джо? Теперь, когда ты вернулся?

Понадобилось невероятное усилие воли, чтобы проглотить собственную гордость. Но Джо справился с этим и сказал:

— В Лондоне у меня ничего не вышло… Ты сможешь найти для меня какое-нибудь занятие?

Отец встал из-за стола, повернулся спиной к Джо и уставился в камин.

— Что ж, раз такое дело… Времена паршивые, но ты и так слишком долго валял дурака. Только сначала подстригись, приоденься и нарасти мяса на ребрах. Не хочу, чтобы мой сын выглядел как бомж-дистрофик.

На Новый год вернулись туманы, погрузившие Лондон в желтовато-серую мглу. От тумана Робин стала кашлять сильней; кроме того, туман отражал ее нынешнее душевное состояние. Она чувствовала себя сбитой с толку: ее работа, интересы, отношения с друзьями и, что самое ужасное, личная жизнь внезапно усложнились и превратились в хаос. Материал для книги был почти собран, но почему-то последние главы давались ей с трудом. Ее комната была завалена грудами документов, папок, книг и рукописных заметок. Во время очередной уборки, всегда проходившей по четвергам, младшая мисс Тернер поменяла пачки местами; вернувшись из библиотеки, Робин схватилась за голову.

— Теперь я и за неделю ничего тут не найду! — кричала она, с ужасом глядя на беспорядок.

Когда мисс Тернер вышла из комнаты со слезами на глазах, пристыженной Робин захотелось сесть на кровать и завыть в голос. Однако она бегом спустилась в гостиную и выпалила, что просит прощения, заставив мисс Эммелину густо покраснеть. Между тем старшая мисс Тернер и волнистые попугайчики смотрели на постоялицу с неодобрением. Потом Робин снова поднялась к себе и начала наводить порядок. У нее болела голова, горло заложило. «Увы, я никогда не отличалась аккуратностью, — думала Робин, запихивая рассыпавшиеся бумаги обратно в папки и листая тетради. — Мне нужен такой организованный человек, как Джо. Только он смог бы с этим справиться». Но она не видела Джо уже целую вечность. Куда он исчез? Зная, что Фрэнсис в Америке, она несколько раз приходила в полуподвал и стучала в дверь. Но ей никто не открывал, да и окна всегда были темными.

Робин тосковала по Джо, тосковала по Фрэнсису. Тосковала по веселой жизни, которую они вели после ее приезда в Лондон. Но от прежнего веселья не осталось и следа. Она не знала, как быть с Фрэнсисом. Никто другой не обладал такой способностью изменять ее жизнь и одновременно причинять ей боль. Хотя Фрэнсис прямо сказал, что не мыслит себе жизни без нее, Робин хотелось спрятаться: она боялась новых обид.

Работа стала казаться ей страшным бесформенным чудищем. Когда доктор Макензи спросил, как подвигается книга, она набросилась на него. Нил решил, что она устала, и предложил несколько дней отдохнуть. После этого Робин пулей вылетела из его кабинета. Боясь сочувствия, она избегала Макензи и лишь изредка приходила в клинику. Хотя она еще посещала собрания лейбористской ячейки, но в глубине души ждала, что с минуты на минуту подойдут веселые, шумные Фрэнсис и Джо и сядут рядом. Продолжала выполнять обязанности секретаря Антивоенного комитета, но сама знала, что ее речи лишены подлинного вдохновения и полны пессимизма. Новости из Германии тревожили Робин до такой степени, что ей приходилось силой заставлять себя читать газеты.

Возвращаясь от миссис Льюис, Робин опоздала на автобус. Поскольку ездить на метро в часы пик она была не в состоянии, девушка пошла пешком. Когда она добралась до Хакни, началась мелкая изморось. Робин вымокла до нитки и замерзла. Было темно; она заблудилась, но в конце концов оказалась на Дакетт-стрит, около «Штурмана». Войдя внутрь, она услышала знакомый хор приветственных криков и свиста. В зале были главным образом мужчины. Не обращая на них внимания, она проталкивалась сквозь толпу.

Девушка обвела глазами стойку, но Джо не увидела. К ней подошла барменша. Робин быстро сказала: