Мужи встали, приложив руку к груди, жены прикоснулись ко лбу. Она села на высокий трон. Заиграли кифары и флейты.

Танцоры вышли из двери под нами. Движения их были легки и неспешны, они шествовали парами – девушка с юношей, – выступая в торжественном ритме. Умащенные маслом, расчесанные локоны касались гладких плеч, свет играл на ожерельях и кольцах на руках, молодые груди дев и их бедра, едва прикрытые узкими набедренными повязками, завороженно трепетали. Руки и ладони были обмотаны, шнурованные сапоги из мягкой кожи поднимались к лодыжкам. В первой паре, легкий как птица, шествовал коринфянин.

Они обошли арену и встали в ряд перед святилищем, коринфянин посередине. Потом сделали знак поклонения и дружно произнесли фразу на старокритском. Я прикоснулся к спине танцовщицы, сидевшей впереди меня, и спросил:

– Что они сказали?

Чернокожая девушка из Ливии не очень хорошо говорила по-эллински и ответила, медленно подбирая слова:

– Радуйся, о богиня! Идущие на смерть приветствуют тебя. Прими наше приношение.

– Ты ничего не напутала? – спросил я, потому что слова эти вызвали во мне недоумение. – Ты правильно перевела?

Та кивнула. Ее голову украшали синие и золотые бусины, переплетающиеся с толстыми косами и составляющие с ними единое целое. Девушка вновь повторила те же слова.

Я молча покачал головой и погрузился в раздумья. «Воистину невежественны эти критяне при всем их хитроумии. Пусть эта жрица – величайшая из жриц всего мира, пусть нет среди них никого выше ее по рождению, пусть она всех ближе к богине. Но она – женщина. И пусть это отрицают даже десять тысяч критян. Она – женщина, это столь же верно, как то, что я мужчина. Я знаю».

Я поглядел на святилище. Она села, застыв, подобно изваянию из золота и слоновой кости. «Что с ней будет? – подумал я. – Вечноживущие боги не позволят людям такого неблагочестия. Не пощадят они и ее молодости, не в их это обычае. Но кто может спасти ее? Она слишком вознеслась над людьми». Танцоры повернулись и разошлись по краям арены. Пропела труба. В стене напротив нас открылась огромная дверь, из которой появился бык.

Это было божественное животное; белая, с каштановыми подпалинами шкура покрывала могучий торс на коротких ногах. Из широкого лба росли длинные рога, как и у всей его породы. Они загибались вверх и вперед, а потом уходили назад. Во всю длину их покрывали золотые и красные полосы.

Коринфянин стоял лицом к быку на противоположной стороне арены, спиной к нам. Он поднял руку в приветствии – жестом благородным, полным изящества и отваги. Тут танцоры начали двигаться вокруг быка, как звезды вокруг неподвижной земли; начав издалека, они приближались к зверю. Сперва он не обращал на них особого внимания, лишь время от времени поглядывал огромным глазом. Наконец дернул хвостом и нервно переступил.

Музыка убыстрилась; танцоры приближались к зверю. Теперь они ласточками проносились вокруг быка… ближе… ближе и ближе. Он опустил голову и провел по земле передним копытом. Ну а потом показал, какой он дурак. Трезенский бык просто наметил бы себе кого-нибудь одного и принялся гоняться за ним. Этот же провожал взглядом очередного танцора, подбираясь, чтобы броситься, потом словно говорил себе: «Ох, опоздал» – и вновь принимался озираться с бестолковым видом. Танцоры уже замедлили кружение и приступили к игре. Сначала один, потом другой замирал перед его мордой, а затем уклонялся от зверя, предоставляя его следующему акробату. Чем отважнее танцоры, тем больше они работают с быком – так лучше для них самих. Зверь сильнее, но он один, а их четырнадцать. Он может устать первым, если они постараются.

Так дело и шло, наконец бык ощутил некую раздражительность, он как будто сказал себе: «Так-так, а кто заплатит мне за эти шуточки?» И в этот миг коринфянин выскочил перед быком и протянул вперед обе руки; кружение немедленно остановилось.

Он уверенно побежал к насупившемуся быку. Такие прыжки мне нередко приходилось видеть на Бычьем дворе. Но там они были неправдоподобны; теперь же он плясал перед живой тварью: ухватившись за рога, он взмыл вверх вслед за ними, следуя движению быка, а потом разжал ладони. Быку не хватило ума попятиться и подождать; он бросился вперед, ощутив, что его рога освободились. Прыгун же описал в воздухе красивую линию, повторяющую очертания напряженного лука, и стройные ноги его коснулись широкой спины быка, чтобы вновь подбросить коринфянина в воздух. Он прыгнул, но это был не простой прыжок – коринфянин завис над быком, словно стрекоза над камышами, дожидаясь, пока тот сам выбежит из-под него. Он приземлился на две сведенные вместе ноги и прихлопнул по руке страхующего – из вежливости, потому что в поддержке не нуждался. А потом в пляске понесся прочь. Из птичника донеслись визгливые восторги и воркование, мужи разразились одобрительными криками. Я же втайне опустил правую руку к земле и шепнул, скрывая свои слова за шумом: «Отец Посейдон! Сделай из меня прыгуна в игре с быком».

Танцоры вновь начали кружить. На цыпочках, вытянув вперед руки ладонями вверх, к быку подошла аравитянка, с кожей цвета темного меда и длинными черными волосами. Стан ее был прям, как стрела, такая осанка бывает у женщин, привыкших переносить тяжести на голове; уши ее оттягивали золотые диски, отбрасывавшие солнечные лучи. Блеск этих белых зубов я помнил по Бычьему двору. Это была дерзкая и насмешливая девица, но в тот миг она выглядела спокойной и гордой.

Ухватившись за рога, она подпрыгнула вверх. Но, быть может, в тупой бычьей башке зародилась какая-то мысль, или же хватка ее была не столь уверенной, как у коринфянина, – бык не поднял морду кверху, а мотнул головой в сторону.

Девушка упала на лоб зверю, но все-таки уцепилась за его рога и обезьяной повисла у него на носу, скрестив ноги на подбородке зверя. Бык закружился, тряся головой. Со скамьи, где сидели мужи, послышались негромкие перешептывания, женщины замерли. Я поглядел на высокое святилище, но золотая богиня оставалась недвижной, а накрашенное лицо словно застыло.

Танцоры кружились, хлопали в ладоши и щелкали пальцами, чтобы отвлечь быка. И все же мне казалось, что они не усердствуют и могли бы сделать больше. Я стучал кулаком, бормоча:

«Ближе! Ближе!» – пока сосед не сказал мне:

– Эллин! Держи свои руки при себе!

Оказалось, что я стучу по его колену.

– Но бык ведь убьет ее! – бросил я. – Он раздавит ее об ограду.

– Да-да, они не хотят стараться ради нее, – отвечал мой сосед, не отводя от арены глаз. – Эта аравитянка своей надменностью нажила себе врагов.

Бык разыскивал ограду, но длинные волосы девушки закрывали ему глаза, кроме того, она дергала плечами, чтобы ослепить его. Я проговорил едва дыша:

– А коринфянин не может помочь?

Он отвечал, склонившись вперед:

– Это дело страхующего, а не прыгуна. Зачем ему это? Коринфянин не работал с ними.

И в этот самый момент коринфянин бросился вперед, подбежал слева к быку, уцепился за рог и повис на нем. Хватка девушки ослабла, она упала на арену, вскочила на ноги и побежала.