Роджер Рейна, тренер по борьбе Пенсильванского университета, назвал Дэйва «народным героем». Роджер рассказал, как Дэйву замечательно удавалось быть одновременно суровым и нежным, ребячливым и мудрым.

Ларри Циачетано, президент Федерации спортивной борьбы США, охарактеризовал Дэйва как «Мухаммеда Али, Мэджика Джонсона, Майкла Джордана нашего вида спорта».

Ларри отметил, что большинство людей счастливы, если у них есть один или два настоящих друга, а у Дэйва их было десять тысяч.

– Он умел делать так, что каждый ощущал свою значимость, – сказал Ларри. – Когда вы были с ним, он проявлял к вам искренний интерес, ему было интересно то, чем вы занимаетесь в своей жизни, и он был всегда готов помочь вам.

Валентин также говорил на панихиде.

– Ушел навсегда мой лучший друг, – сказал он. Он назвал период своих совместных тренировок с Дэйвом лучшими шестью годами своей жизни.

На лице Валентина были видны слезы, когда он покидал сцену и шел обратно к своему месту на трибуне. Александр и Даниэль заметили, как сильно он был расстроен, прошли следом и обняли его. Эти дети – мне невозможно даже представить себе, через что им пришлось пройти. Александру было девять лет, Даниэль – шесть. Дэйв так гордился ими! На панихиде они показали, что смогли научиться у отца пониманию того, как важно проявлять заботу о других.

В течение всей службы я плакал. Некоторые из выступавших смеялись, рассказывая о Дэйве разные истории. Я не мог смеяться.

Один раз, когда я вновь стал рыдать, ко мне подошли Александр с Даниэль, чтобы утешить меня. Все должно было быть наоборот: это мне следовало утешать их, но церемония прощания оказалась для меня слишком тяжелой.

Когда говорил мой отец, он назвал Дэйва «Иисусом в вязаной шапочке» и «Микеланджело борьбы». С того дня, как мы потеряли Дэйва, прошло две недели, и отец признался собравшимся, что он все еще не может осмыслить случившегося. «Он был нашей радостью – и так быстро покинул нас», – посетовал он.

Отец сыграл на рояле и спел песню «Мальчик у моря». Он написал ее о том, как Дэйв играл в приморском городке Хаф-Мун-Бэй недалеко от Сан-Франциско, когда был еще маленьким мальчиком.

Отец рассказал также историю, которая поразила меня.

Когда мы жили в штате Орегон и я был в пятом или шестом классе, я спросил у Дэйва, какое у него самое раннее воспоминание.

– Сначала ты расскажи мне о своем, – попросил он.

– Катание по перилам лестницы в доме у бабушки, – ответил я. – А у тебя?

– На самом деле, у меня есть воспоминание о том, что было еще до моего рождения, – сказал он.

Не поверив в то, что такое может быть, я довольно невежливо оборвал его:

– Да неужели?

Дэйв при мне больше никогда не вспоминал об этом, и вплоть до панихиды я не знал этой истории.

Отец рассказал, что когда Дэйву было четыре года и они вдвоем гуляли по лесу, держась за руки, Дэйв спросил, не хочет ли отец узнать «один очень большой секрет».

– Конечно, хочу, – ответил отец. – Что же это такое?

– А ты не будешь смеяться надо мной? – спросил Дэйв.

– Нет, не буду, – заверил его отец.

– Еще до того, как я родился, – начал Дэйв, – я стоял в облаках в окружении двенадцати человек. Самый старый из них посмотрел вниз на Землю и сказал:

– Ты отправляешься туда, чтобы пройти испытание.

Дэйв завершил свою историю и, обогнав отца, стал уходить.

Отец несколько секунд стоял, ошеломленный, а затем кинулся догонять его.

– И ты прошел испытание? – спросил он его, догнав.

– Мне предстоит его пройти, – ответил Дэйв. – Но я не собираюсь быть здесь слишком долго.

Затем Дэйв оставил отца и пошел играть.

Когда настала моя очередь говорить, я ничего не мог поделать со своим голосом, который охрип. Не помню, плакал ли я когда-нибудь до этого на людях. Но тогда я стоял, на меня были направлены телевизионные камеры – и я ревел.

Я рассказал собравшимся, что считал Дэйва своим лучшим другом, своим учителем, тренером, что он был самым честным человеком, которого я только знал. Я поделился тем, как упорно и старательно он работал, чтобы преодолеть те недостатки, которые у него были в детстве.

– Он был не по годам мудр, – сказал я. – Человека замечательнее я еще не встречал.

Я обратился ко всем с просьбой молиться за нашу семью, «пока не будет завершено дело об этом убийстве и пока в этой жизни не будет восстановлена справедливость».

Переодевшись после службы, я выбросил свою рубашку и джинсы в мусор.

* * *

Менее чем через четыре месяца после вынесения судом заключения по делу об убийстве О. Джея Симпсона[35]против Дюпона было выдвинуто девять обвинений, в том числе в убийстве первой и третьей степени[36].

Дело Симпсона, возможно, было самым резонансным в судебной системе США делом по обвинению в убийстве, однако Джон был самым богатым из обвиняемых. Сразу же стали очевидными две вещи. Первое: у защиты Дюпона не было никаких веских аргументов в его пользу, кроме его невменяемости. И второе: защита Дюпона не постоит ни за какими расходами.

Суд тянулся удручающе медленно, поскольку команда юристов Дюпона (журналисты прозвали ее «восточной командой мечты» по аналогии с «командой мечты» юристов Симпсона) прибегла к тактике затягивания процесса. Судя по всему, они делали это, чтобы выиграть время для принятия решения о том, целесообразно ли защите использовать заявление о невменяемости своего клиента.

На предварительном судебном слушании дела спустя две недели после убийства один из адвокатов Дюпона заявил, что Джон не понял своих законных прав, когда они были объяснены ему судьей.

Адвокаты организовали для Дюпона неврологические тесты, рассчитывая найти какую-либо естественную причину манеры его поведения. О проведении тестов было объявлено, однако их результаты так и не были обнародованы. Было несложно сделать соответствующее умозаключение.

Во время судебных заседаний Дюпон сидел совершенно бесстрастно, зачастую с отсутствующим видом. Он непрестанно повторял своим адвокатам, что не понимает обвинений или процессуальных норм, излагаемых судьей.