Русские же все еще неумолимо движутся на нас маршем, скашиваемые массами нашим огнем из станковых пулеметов. Живые топчут тела мертвых.

А громкоговоритель работает на полную мощь.

Раскаленная сталь и свинец выигрывают наконец сражение против упрямства, решимости и отваги красных.

Экипажи трех «Тигров», к которым присоединились около десяти T-II, видят, что атака русских захлебывается. С оглушительным ревом они вступают в бой. На полной скорости несутся на авангард большевиков.

Ужасные крики, пронзительные вопли агонии, леденящий хруст человеческих костей, жуткое кровавое месиво из кишок и внутренних органов, прилипающее к гусеницам танков, и пулеметный огонь завершают операцию. Все кончено. (Весьма образное, но неправдоподобное описание «психической атаки» и ее подавления, начиная с 20 станковых пулеметов «Максим» в авангарде. Далее везде. – Ред.)

Железная дорога Львов – Белосток все еще свободна для проезда наших воинских эшелонов.

Задача выполнена…

30 марта. Карл получил ранение во время боев на окраинах Ковеля.

Я нашел время навестить его в полевом лазарете, перед тем как его доставили в санитарный поезд. Поезд переправит его в госпиталь Кракова, куда поступают все тяжелораненые из нашего сектора фронта.

Он лежал на носилках очень бледный. Лазарет помещался в старой текстильной фабрике, или так мне показалось при виде ряда разбитых механизмов, которые раньше были, должно быть, ткацкими станками.

– Привет, Карл. Ты воевал как надо, парень! Теперь наверняка закончишь войну в покое.

Я взглянул на запачканные в крови и гное бинты, покрывавшие нижнюю часть его туловища.

– Нога?

Он попытался улыбнуться:

– Обе ноги. Я убываю вторым из нас… Хотя после Черкасс (Корсунь-Шевченковского котла. – Ред.) мне показалось, что я избежал инвалидности.

– Избежал? Ты с ума сошел! Не унывай, Карл, ты ведь не позволишь легкой ране на ноге сделать из тебя нытика. Ты всегда жалуешься! Я бы на твоем месте не делал этого.

– Не шути, Петер. Моя левая нога совершенно изуродована. Врачи даже не сочли нужным извлекать осколки из другой ноги.

Карл говорил хриплым голосом, который я с трудом узнавал. Его лицо стало серым, дышал он с трудом. Меня вдруг охватил страх. Мне показалось, что Карл непременно умрет. Если это случится, то и я не избегну смерти.

К нам подошел армейский врач без знаков отличия СС.

– Оставьте его, лейтенант. Ему нужен покой.

Военнослужащие вермахта не обращают внимания на звания эсэсовцев. Они делают вид, что не знают, кто мы такие. Мне даже кажется, что они почти презирают нас.

Я отдаю честь.

– Понимаю.

– Он эвакуируется, я следую за ним.

– Простите, герр врач, вы наблюдаете за лейтенантом?

Он отвечает утвердительно.

– Тогда, может, вы скажете, серьезно ли у него ранение?

– Левую ногу придется ампутировать. Другую надеемся спасти, но будет трудно. Во всяком случае, мы уделяем ему повышенное внимание. Ему не придется ждать санитарного поезда, его отправят «гофрированным». (Немцы обозначали этим названием самолет «Юнкерс-52», фюзеляж которого изготавливался из гофрированного металла.)

Я благодарю его и возвращаюсь к Карлу.

– Что он сказал? – спрашивает Карл.

– Что все в порядке и что ты будешь в течение двух месяцев в Закопане. (Здесь, близ границы со Словакией, на известном горном курорте располагался эсэсовский госпиталь для выздоравливающих.)

Я пожал ему руку:

– До свидания, Карл. Передай от меня привет всем знакомым, когда будешь в Виттенберге.

Он мрачно смотрит на меня.

– Прощай, Нойман. Удачи!

Я не решаюсь обернуться, идя к двери, но чувствую, как его взгляд сверлит мою спину.

Его, должно быть, ободрял без меры вид человека, который еще может ходить.

29 мая. Майор Штресслинг вызвал меня в свой кабинет в штабе на передовой.

– Садитесь, Нойман. Штаб в Шарлоттенбурге поручил нам важное задание. Мне потребуются храбрые солдаты, которые уже показали себя в деле. Поэтому я выбрал для поездки в Белоруссию ваших людей. Я вызвал вас к себе, чтобы предупредить о том, что ваши люди должны быть готовы к завтрашнему утру. Вопросы есть?

Я поднимаюсь. Меня разбирает любопытство. В то же время чувствую некоторую оторопь в связи с его необычным заявлением, сделанным без всяких предисловий.

– Куда именно мы едем и в чем состоит наше задание, майор?

– Об этом, дорогой, вы узнаете позже!

31 мая. Лишь вчера мы отбыли в кузовах полдесятка грузовиков.

В Брест-Литовске (Бресте. – Ред.) нам, офицерам, была предоставлена возможность ехать в более комфортабельных условиях – в легковых машинах.

Утром приехали в Минск.

Повсюду длинные ряды разрушенных современных зданий.

Столицу Белоруссии, очевидно, сильно бомбили. (Минск был сильно разрушен еще в конце июня 1941 г. немцами. – Ред.)

2 июня. Витебск. Прифронтовой город. Русские в нескольких километрах отсюда. Город является форпостом на рубеже Родины.

Рубеж Родины. Это уж точно.

И если рубеж Родины будет прорван, не останется ничего, кроме как отступать как можно быстрее на наши укрепленные линии за Брестом в Польшу. На этот раз наступаем не мы.

8 июня. Спецподразделение по зачистке. Вот кем мы стали.

Об этом нам сказали этим утром в штабе 4-й армии. Нам суждено разделить честь участия в данной операции – честь, без которой можно было бы обойтись, – с частями 16-й дивизии СС («Рейхсфюрер СС») и 9-й дивизии СС («Гогенштауфен»).

11 июня. Только что мы узнали о попытке англо-американских войск высадиться в Северной Франции (десантная операция началась 6 июня. – Ред.). Верховное командование вооруженных сил заявило, что союзники будут сброшены в море.

20 июня. С раннего утра тысячи русских орудий долбят наши передовые позиции вокруг Невеля и Витебска. (Невель к этому времени был давно взят Красной армией (6 октября 1943 г.). Немцы закрепились близ города. – Ред.)

Над селением Литвиновом, где мы находимся, пролетают бесконечные звенья советских самолетов. Большевики постоянно обрушивают на нас фосфорные бомбы.

Я впервые увидел собственными глазами ужасные последствия действия фосфора. Кажется, что тела людей уменьшаются в размерах, когда они горят, словно под действием какой-то жуткой разъедающей кислоты. Мы видели солдат совершенно обуглившихся, почерневших, ставших похожими на страшно нелепых кукол.