Наконец супруги Брюс прибыли в Убомбо – поселок, расположенный на высоком холме, обращенный лицом к Индийскому океану, от которого его отделяла плоская равнина шириною в сто шестьдесят километров. Равнина эта была покрыта темно-зелеными зарослями мимозы, перемежавшимися большими участками ярко-зеленой травы. Здесь, на холме, они устроили свою лабораторию, состоявшую из двух микроскопов, небольшого запаса стеклышек, нескольких шприцев и скальпелей и дюжины-другой стеклянных пробирок. Какой-нибудь язвительный студент-медик нашего времени при виде такой лаборатории фыркнул бы и назвал ее развлечением для детского сада. Здесь-тο они и приступили к работе по изучению больных лошадей и скота, которых приводили к ним снизу, из равнины, ибо природой было устроено так хитро, что животные могли совершенно спокойно жить на бесплодном холме, ничуть не рискуя заболеть наганой, но стоило только фермеру выгнать их вниз, на сочное пастбище плодородной равнины – можно было биться об заклад, что все они обязательно погибнут, не успев разжиреть на хорошем корме… Брюс выбривал шерсть на ушах у лошадей и делал на них небольшую надсечку, а миссис Брюс, стараясь избежать ударов лягающейся лошади, быстро набирала на стеклянную пластинку выступавшую из надреза капельку крови.

Жара стояла нестерпимая. Пот, ливший с них, затуманивал линзу микроскопа. Они смеялись над судорогами, сводившими их шеи от долгого сгибания, и весело шутили над своими покрасневшими веками; они давали забавные прозвища больным животным и учились объясняться на зулусском языке. Для них перестали существовать все главные директора и высшие офицеры в мире, и Брюс впервые почувствовал себя свободным исследователем.

В первые же дни они сделали важный шаг вперед. В крови одной из погибавших от наганы лошадей Брюс вдруг заметил среди желтоватых, громоздившихся кучками красных кровяных шариков какое-то странное движение. Он осторожно повел свое стеклышко вдоль поля зрения микроскопа, пока не дошел до небольшого открытого пространства в джунглях кровяных клеток.

И вдруг ему стала ясна причина поднявшегося волнения. Он увидел странное крохотное животное (несколько больше обычного микроба), у которого задний конец был тупой, а впереди торчал длинный извивающийся хлыст, которым он как бы производил разведку впереди себя; по всей длине его крошечного тельца тянулся нежный, прозрачный плавник… А вот и другой такой же зверек выплыл на открытое пространство между кровяными шариками. Что за необыкновенные создания! Они не метались бессмысленно взад и вперед подобно другим микробам, а словно действовали разумно и уверенно, как крохотные мудрые драконы. Сначала они быстро-быстро переходили от одного кровяного шарика к другому; они тормошили их, расталкивали, катали впереди себя и всячески старались пробраться между ними; затем, отскочив назад, они с размаху бросались вперед и зарывались в массу кровяных шариков, тянувшихся по краю открытого пространства.

«Да это же трипаносомы!» – воскликнул Брюс и поспешил показать это своей жене. В каждом животном, заболевшем наганой, обнаруживались эти удивительные крохотные животные; он находил их в крови и в слизи, вытекавшей из распухших век животного, и в странном желтоватом студне, в который постепенно превращался подкожный жир. Но ни в одной здоровой лошади, корове или собаке он никогда их не находил. По мере развития болезни в крови животного становилось все больше этих змеек, а к моменту смерти кровь до того кишела клубками этих извивающихся микробов, что казалось, будто она из них одних и состоит. Это было ужасно!

Но каким образом эти трипаносомы переходят от больного животного к здоровому?

«Здесь у нас, на холме, здоровые животные помещаются в одних стойлах с больными, и никогда еще ни одно здоровое животное не заразилось. Вообще на холме не было случая, чтобы лошадь или корова заболели наганой! – размышлял Брюс. – В чем же тут дело? Как все это объяснить?»

Он начал обдумывать новые интересные опыты, но вдруг длинная рука начальства, – возможно, это была рука того же милого главного директора, – снова его нащупала; старшему хирургу Дэвиду Брюсу надлежало отправиться в Питермарицбург для борьбы со вспыхнувшей там эпидемией тифа.

3

Они пробыли в Убомбо всего пять недель – и вот, бросив начатую работу, отправились через джунгли назад, в Питермарицбург, преодолевая на волах по десять миль в день. По прибытии туда Брюс занялся лечением тифозных солдат, но между делом умудрялся находить свободные минуты, чтобы выяснить что-нибудь о причинах тифозной горячки. За неимением постоянной лаборатории он производил свои исследования в трупных покоях. Кончилось это тем, что он сам заболел тифом, чуть было не умер и прежде, чем окончательно поправился, получил назначение в разбойничий набег, имевший целью «прибавить» английской королеве несколько тысяч квадратных миль новой территории. Его связь с Хели-Хатчинсоном оказалась окончательно потеряна, и вместе с нею потеряны какие-либо шансы вернуться когда-нибудь к работе над наганой. Когда экспедиция углубилась на сто миль в джунгли, все лошади и мулы этой маленькой добровольческой армии пали, и ее участникам не оставалось ничего другого, как пешком пробираться домой. Немногие из них достигли этой цели, и Дэвид Брюс был одним из самых крепких среди группы высохших скелетов.

Почти целый год оказался потерян. Но внезапно связь с Хели-Хатчинсоном восстановилась. В сентябре 1895 года Брюс вместе с женой вернулся в Убомбо и занялся окончательным разрешением вопроса о том, как нагана переходит от больного животного к здоровому.

Брюс относился к народным приметам и поверьям с большим уважением: он всегда видел в них некоторую долю истины. Но, несмотря на такое отношение к ним, он никогда не упускал случая их проверить.

– Распространитель наганы – муха цеце, – уверяли старожилы-европейцы, – она кусает домашних животных и впрыскивает им какую-то заразу.

– Нагану распространяет крупная дичь, – заявляли мудрые зулусские вожди и знахари. – Буйволы и водяные козлы загрязняют своими испражнениями траву и водоемы, и таким способом заражаются домашние животные.

– Но почему наши лошади всегда заражаются именно в тех местностях, где водятся мухи, и почему нагана называется «мушиной болезнью»? – спрашивали европейцы.

– Можно вполне безопасно проводить животных через места, где обитает муха, если не давать им ни есть, ни пить! – отвечали зулусы.

Брюс внимательно выслушивал аргументы обеих сторон и в конце концов решил проверить обе теории. Он взял несколько крепких, здоровых лошадей и обвязал им морды толстыми парусиновыми мешками, чтобы они не могли ни пить, ни есть; затем в знойный полдень он повел их вниз с холма в густые заросли мимоз и продержал их здесь несколько часов. Следя все время за тем, чтобы они не сбросили свои мешки, он видел, как тучи прелестных коричневых и золотистых цеце жадно набрасывались на брыкавшихся лошадей и, посидев на них не больше полминуты, превращались в блестящие раздутые кровяные шары. «Казалось, весь мир состоит из одних только мух цеце. От этой картины можно было положительно рехнуться!» – рассказывал мне Брюс лет тридцать спустя.