– Не имеет значения, – заявил Лошадь, пожимая плечами, – Выброси мусор!

Бойцы роты подходили к танку, смотрели. Кто пожимал плечами, кто смотрел с интересом.

Лошадь теперь не мой напарник. Он теперь подносчик патронов в расчёте Невзорова – пулемётчика с ДП. Лошадь – третий номер в расчёте ручного пулемёта. Как у собаки пятая нога. Да и хрен бы с ним!

Я теперь вольный стрелок. Типа, снайпер без прицела – я же его и разбил, когда пинал прибалта. Или как пулемётчик с ручным пулемётом, из которого можно вести автоматический огонь, но недолго и только в упор – отдача так отводит ствол, что не перебороть. Одним словом – чемодан без ручки.

Это если рассматривать те роли, что мне ротный определил. Я же считаю, что АВС – аналог СВТ – самозарядной винтовки. Только ещё более капризная. И я просто стрелок, не способный упасть в полный рост или уронить винтовку. Она же как хрустальная ваза. Явно не АК, что можно с крыши на асфальт, в грязную лужу кинуть, передёрнуть и стрелять.

Рота меняет позицию. Значит, пойдём в атаку. На штурм. На то и есть штрафники – чтобы первыми пройти до окопов врага, расчистив своими ногами и телами дорогу другим ротам.

Пригороды. Немцы уцепились за мехдвор и руины одного из пригородов. Наступление измочаленных батальонов забуксовало. И тут пришли мы. Теперь всё будет ништяк! Обязательно! Потому что прошли мы полчаса назад мимо разворачивающихся батарей 122-мм гаубиц М-30. Вещь! А ты говоришь – штрафники! Пушки пробивают оборону. Пушки не штыки. Штыки – выковыривают застрявших, забитых огнём батарей недобитков, как зубочистка выковыривает застрявшее волокно мяса из зубов.

Так в идеале. Как в реале – увидим. Пожрать бы. Вот и запах свежего хлеба об этом моему желудку напоминает.

Проходим тылы передовых батальонов. Бросается в глаза высокий моральный дух. Всё то же, что и всегда – грязь, хлам, мусор, гильзы, ящики, рванье, тряпьё, раненые, убитые. Но глаза у людей блестят. Нет в их глазах того отчаяния, что было при отступлении. Теперь мы жмём!

Ах, вот почему столько раненых в бинтах – медсанбат. Запомним. Это важные сведения. Важнее только расположение кухни и нужника. Потому что тут не голое поле. Не хотелось бы залечь в вонючую мину.

Вот и наша кухня. Достаю котелок. Трофейный. Не румынский, немецкий. У меня и две фляги. Наша и трофейная. В трофейной спирт. Я вообще зажиточный штрафник. Автоматическая винтовка, нож-тесак, кожаная портупея, разгрузка, ранец за плечами. Не сидор, как у всех, а ранец с кожаной крышкой. Сапоги справные, белый масккостюм, чехол на каске. Прицел пулемёта – как одноглазый бинокль. Для смертников-однодневок неслыханные, да и ненужные богатства. Раскулачивать пора.

Ветеран роты. Дольше меня только ротный в этой «Шурочке». Даже последний его «бульдог» слёг в госпиталь – воспаление лёгких схватил. Бывает же! Ещё и помрёт без боя. Обидно! А что, сейчас воспаление лёгких смертельная болезнь. Антибиотиков-то ещё нет.

Получаю свою порцию. Чуть большую, чем у остальных. Я ни при чём. Просто все видели, что я убил поварёнка. Причины моей нелюбви к поварам солдатский телеграф при передаче «потерял», а вот сам факт исправно переходит от одного повара к другому. Вот и насыпает мне всякий повар полный ковш. И никто не возмущается. Я ещё и прибалта угробил за винтовку, с которой теперь хожу. И всё мне как с гуся вода. Так думают штрафники. И правильно. Я – форменный душегуб. Мне что немцев, что наших. Зверь. Живодёр. И держатся от меня подальше. Лишнего слова не скажут. Устраивает. Я от трескотни Лошади ещё не отошёл.

На пояснице у меня маленькая скатка толстого войлока. Расправляю, сажусь – такое вот у меня мобильное кресло всегда с собой. Опять завистливые взгляды. Что завидовать – возьми и сделай. Чем в карты рубиться на сахар. Сахар – ценность. Потому местная валюта. Его не едят. На нём идёт мена. Шила на мыло.

Ем, пока не остыло. Надо, чтобы пища уложилась. Да вздремнуть слегка. Помедитировать. Перед боем полезно. Надо успокоиться, обрести душевный покой. Попытаться поймать ту внутреннюю мелодию, когда на душе становится легко, спокойно и чисто. Когда всё становится предельно простым и понятным. Когда нет никаких чувств. Никаких мыслей. Только покой. А из него сила.

Меня не трогают. Я уже говорил, почему.

Где-то на глубине сознания проходит артподготовка. На автомате собираюсь, «кухонные» и «комфортные» предметы – на места «их постоянной дислокации». Руки сами ощупывают винтовку, нож, гранаты, магазины. Ничего в душе не шелохнулось – всё в порядке.

Открываю глаза. Рота уже ушла вперёд. Густой лес разрывов прямо перед глазами. Мне – туда. Иду. Вижу, мне машут, чтобы я пригнулся. Нервничают. Рано ещё. Не долетит сюда. И копчик молчит. Чтоб не нервничали соратники, пригибаюсь, ноги переходят на заячий шаг – неровный, неравномерный, но плавный, экономный. Это меня «гэрэушники» научили.

Перескакиваю через окопы, перебежками двигаюсь вперёд. В спину – крики. Кричите, кричите. Копчик только слегка ноет. А вот когда наши пушкари отработают – тогда выть будет. Есть, конечно, риск, что меня накроет шальным снарядом. Что ж теперь? Война!

Чую, как рота поднимается и бежит за мной. А впереди катится сплошная стена взлетающей в небо земли. Артобстрел не может быть длинным. Нет тут рядом железной дороги. На полуторках не навозишься. Тем более конными подводами. Ну вот!

– Ура! – кричу, выпрямляюсь и бегу в полный рост и со всей скоростью, какую могу выдать на этой лунной поверхности в этих ватных штанах, утянутых белыми маскировочными штанами-чехлами. Мне надо выиграть дистанцию. Пока немцы не повылезали из своих нор. Потом страшнее будет.

Укол в копчик. Падаю, перекатываюсь. Не слышу – свистят пули или нет? В ушах – два кило ваты после артподготовки.

Ползу в воронку. Есть! Укрылся! Только скатился, на меня, с матами – два тела. Барахтаемся втроём. Разобрались, где чьи ноги-руки. Наконец.

– Ты совсем безумен, Дед! – кричит мне боец из нового пополнения. Глаза его горят лихорадочным огнём. Горячка боя, жар адреналина. Это и хорошо, и плохо. Адреналин выжигает страх и болевой шок, но и из головы вышибает критический взгляд и логику. К адреналину надо привыкать. Плохая привычка. Как наркотическая зависимость.

– В век безумия – иди за психом! – кричу ему в ответ.

Смеются, толкают меня в плечо. Один из них пытается выглянуть. Не останавливаю – вдруг везучий? Везучий. Успевает спрятаться.

Растеряны. Жду. Сколько бы я «пас» потенциально опасное место, когда рядом столько же других опасных мест? Жду.

Толкаю этого крикливого, показываю, куда бежать, оттопыриваю пальцы, сгруппировываюсь, загибаю пальцы один за другим, вскакиваю, бегу. Пока бежал прошлый раз к этой воронке, я уже пунктирно наметил себе путь. Падаю в следующее укрытие. Эти двое рядом. Они мне помеха. Три бойца более приоритетная цель, чем один. Но не посылать же их? Война – командный вид спорта. Может, и сгодятся на что.

Не высовывая головы, протягиваю руку, хватаю за ремень менее удачливого бойца, что лежал перед воронкой, тяну к себе. Подтянул, нащупал шею – пульса нет. Жаль. Тогда будешь бруствером. Выглядываю. Вот они! Сверкает огненной гвоздикой пулемёт. Лицо под горшком шлема в окантовке какого-то платка. Второй номер – спиной к нам, полулёжа, направляет ленту в питатель. Неспешно выставляю винтовку, кладу ствол на откинутую руку бойца, вижу, что пальцы его ещё подрагивают. А пульса нет. Прочь из головы! Грудь и голова пулемётчика целиком в прицеле. У меня одиночный огонь. Один раз нажал на спуск – один выстрел. Винтовка автоматическая. Стреляю одиночными, как из пулемёта. И зря. Только первая пуля попадает. И то в руку. Остальные две вообще чёрте где! Отдача адская. Винтовка подпрыгивает и лягается, как кобыла. Не надо так часто стрелять. Надо «досводиться».