сыграй, – попросила Анька, разворачиваясь к нему. По веснушчатому лицу заскользили цветы. – «Печаль моя светла».

Сережа взял Альдеру, но опять не взглянул на нее, потому что не мог оторваться от других изгибов, покрытых фиолетовыми цветами. Рассеянно перебирая струны, он никак не мог сосредоточиться, но наконец взял какой-то не дающийся в этот раз Dm и запел.

К сожалению, нельзя привести полный текст этой песни, потому что, несмотря на ее поэтическое название, он изобилует нецензурной лексикой, но смысл передать можно. На протяжении двух незамысловатых куплетов лирическая героиня Янки Дягилевой сетует на то, как ей фигово, и сообщает посредством своего музыкального произведения, как ее это заколебало. Посыл у песни тем не менее веселый, что отражено в названии, поэтому после особенно напряженных дней, чтобы поднять себе настроение, мы пели именно ее.

Больше всех, разумеется, старался Женька, который как никто чувствовал ее целительный эффект, а сегодня так увлекся, что даже не заметил, что последний куплет Сережа не доиграл.

– Сбивает, – объяснил Сережа, откладывая зря наряжавшуюся Альдеру. – Музыка на улице играет и сбивает. Вы разве не слышите?

Я подошла к окну и дернула на себя створку. Потянуло ночной свежестью, и вместе с ней в вожатскую ворвался гнусавый голос Боярского. «Зеленоглазое такси» убаюкивало уже и так давно спящий лагерь и, как потом выяснилось, не давало уснуть Пилюлькину. Со своей стороны стол обошел Женька и открыл соседнюю створку.

– Исправился Колян, – верно подметил он и вдохнул прохладный воздух летней ночи, – аж за душу…

«Там и не спросят, где меня носит,

Там, я-то знаю, все понимают!

О-о-о, зеленоглазое такси,

О-о-о, притормози, притормози!»

Я закрыла окно и втащила Женьку обратно.

– А то что ночью музыка играет, никого не смущает? Мне кажется, с Коляном что-то случилось.

То, что случилось с Коляном, можно было смело валить на злых духов, что он и сделал, когда протрезвел. Но мы-то знаем, что их нет и что виноваты во всем не они, а отсутствие правильного воспитания и неумение прогнозировать последствия своих действий.

В рубке было накурено, грязно и невыносимо воняло. Никаких тебе скатертей, фиолетовых вуалей и трясущихся от волнения пальцев, забывших, как взять простейший аккорд. А ведь наши комнаты отделял всего один лестничный пролет.

– Иисусе, – сказал Женька и, стараясь не наступить в мутные лужицы с плавающей в них шелухой от семечек, подошел к спящему за столом Коляну. – Да он же в хлам.

Колян открыл глаза и расплылся в пьяной улыбке:

– О, челкастый! Не сдавай меня, челкастый. Нонка сказала, что один косяк – и выпрет. А куда я, а? Вздернусь сразу.

Чтобы ни до чего здесь случайно не дотронуться, Женька обнял себя за плечи и посмотрел на нас, молча стоящих у двери. Это был очень тяжелый выбор. Еще тяжелее, чем тот, перед которым утром стоял Сережа.

– Музыку выключи, – сказал Женька и снова обернулся. – Решайте сами, но Пилюлькин, скорее всего, уже идет.

Колян начал противно ныть и размазывать слезы по грязному лицу. По полу проковылял хромой паук косиножка и в нерешительности остановился перед грязной лужицей.

– Это, конечно, шанс, – сказала я. – Но как мы будем жить, если его сдадим?

– Очень даже неплохо будем жить, – заметил Женька. – Вонять не будет.

Сотни, если не тысячи книг написаны на эту тему. Вся мировая литература была на этом построена, но Анька смогла выбрать самого подходящего для этой ситуации философа.

– Знаешь, Женя, – сказала она, – когда мы сюда приехали еще до заселения, мы встретили здесь тетю Любу. Прямо на нашей скамейке она сидела и курила. А я, ты не поверишь, вляпалась в собачье дерьмо.

– Очень даже поверю, – сказал Женька и получил от меня локтем в бок.

– Так вот она сказала, что все мы твари Божьи и всех любить надо. Я еще подумала: какая глупость, сдались мне эти все. Но, оказывается, если так жить, то не надо постоянно делать этот мучительный выбор. Тогда вообще выбора никакого нет.

Плачущий Колян понял, что сейчас его судьба зависит от Женьки, поэтому схватил его за руку и пообещал, что, если мы его спрячем, он постарается не вонять.

– Еще один скандал на нашу голову, – вздохнул Женька. – Ладно, собирайся. Отведем тебя в бордель «Прощай, девственность!».

– Не надо, я там вздернусь! – испуганно крикнул Колян, но Женька уже вел его к выходу.

День 10-й

Когда первые солнечные лучи по трибунам стадиона стали подниматься к бетонной дорожке, ведущей к изолятору, по другую сторону от лесной дороги покинул бомбидарий бомбус. Иначе говоря, земляной шмель вылез из подземной норы, заполз на ближайшую кочку и, греясь на солнце, распушил слежавшийся за ночь мех.

Совершив ритуал омовения лапок, усов и прочих требующих того частей тела, шмель поднялся в воздух и устремился вдоль бетонного забора к общежитию, чтобы оттуда начать облет «Гудрона». Ему обязательно нужно было проверить, не случилось ли за ночь на вверенной ему территории каких-нибудь происшествий.

Добравшись до общежития, шмель отсчитал снизу три этажа и приземлился на карниз второго окна слева. Одна из створок была открыта, поэтому он без труда увидел и услышал все, что происходило внутри.

– Аркадий, ну какая музыка в час ночи? – говорила Нонна Михайловна, кутаясь в шелковый халат. – Может, тебе приснилось?

– Нонна, я не сплю уже пятнадцать лет. С тех самых пор, как работаю в этом лагере. Мне не может ничего присниться. Это точно был Боярский!

«Все нормально», – подумал шмель и, поднявшись с уже нагретого солнцем карниза, полетел дальше. Следующей его контрольной точкой был второй корпус, но, совершая разворот, чтобы занять нужный эшелон, он врезался в выбежавшую на пожарную лестницу Маринку и чуть не потерпел крушение. «Рано сегодня», – отметил шмель и сел на ржавые перила, чтобы оценить серьезность полученных повреждений.

Вслед за Маринкой на поворотную площадку лестницы выбежал Олег. Пытаясь одной рукой натянуть белую майку на такое же белое тело, другой он всучил Маринке пакет с продуктами и небрежно поцеловал ее в щеку.

– Спасибо, милый, – лениво сказала она, заглянув в пакет. – Только апельсины забери. Я от них чешусь. Неужели трудно запомнить?

– Своему отдашь. Пусть выздоравливает, а то делать мне нечего – ночью по корпусам шариться.

«Кажется, крыло помял, – стараясь не вслушиваться в их разговор, определил шмель. – Вот беда-то». Охнув по-шмелиному, бомбус скатился с перил и, падая, зацепился за пакет с продуктами. «Тоже вариант», – решил он и уселся поудобнее. Пакет затрясло, под