Князь и Турберн принесли в жертву несколько стрел, воткнув их в землю, Малютка Свен покрошил богам хлеба. Воист посыпал вокруг себя сыр, а Ивор плеснул вина из кувшина.

– А теперь и наша очередь! – довольно прогудел Турберн.

Расстелив на траве плащи, экипаж устроился поудобней и доел остатки провианта, захваченного в Киеве.

Олег как раз допивал вино из чарки, когда, скосив глаза, заметил выходившего из чащи старикана в белом. Старикан опирался на посох, его седые космы были обвязаны золотой тесьмой. «Жрец!» – догадался Сухов.

– Здравы будьте! – пророкотал жрец неожиданно густым и сочным баритоном.

Князь с Турберном поднялись с достоинством и поклонились.

– Наверное, это жрец бога Хорса, – предположил Пончик, – других святилищ тут нет.

– Тебе лучше знать, – сказал Олег. – Ты у нас в делах языческих смекаешь...

– Поднимался я на скалу, – неспешно заговорил жрец, – видал оттуда, как вы с ворогом расправились... Боги радовались, глядючи на вас из чертогов небесных.

Неожиданно зоркие глаза жреца глянули из-под нависших седых бровей прямо на Пончика.

– Пойдем, Александр, – сказал жрец. – Мой бог надоумил меня сделать тебе подарок...

Недоумевая, откуда жрец узнал его имя, Пончик пошел вслед за жрецом. Старикан не шмурыгал слабою старческой походкой, а шагал, хоть и не широко, но энергично.

Олег, а за ним и варяги двинулись следом, оставаясь в почтительном отдалении. Миновав дубовую рощу и светлый соснячок, они вышли к подножию невысокого холма, заросшего травой. На плоской вершине холма крепко сидел храм странной архитектуры – шестиугольный, с острой крышей, уложенной шиферными плитками, окруженный кольцевым навесом на резных столбах. В глубине храма, сразу за открытыми дверями, угадывалась статуя бога Хорса – пухлощекий истукан держал на груди солнечный круг.

Внезапно из храма выбежали две собаки невиданной Олегом породы – размером со сенбернара, но больше всего походили на чау-чау. Большие, крупные, эти псы ступали мягко, вминая траву толстыми лапами, уши на лобастых головах стояли торчком, а хвосты мотались пышными бубликами. И оба были одной масти – рыжей.

Огромный косматый волкодав, порыкивая на Александра, завизжал, подлащиваясь к жрецу, заюлил, бешено заработал хвостом, вскидывая толстые лапы слуге Хорса на плечи, пытаясь лизнуть в лицо влажным красным языком.

– Привет, собака, – ласково потрепал пса жрец и указал на Пончика: – Свои!

Рычание булькнуло в глотке пса и заглохло. Язык вновь умильно свесился за ряд убийственных клыков.

– Танай! – громко позвал жрец.

В дверях храма показался подросток в штанах и меховой безрукавке на голое тело.

– Принеси Кавана!

Отрок кивнул и исчез. Минуту спустя он уже спускался, держа перед собой короб, плетенный из луба. В коробе что-то ворчало.

Жрец принял у подростка короб и протянул Пончику. В лубяной таре развалился лохматый рыжий щенок, головастый, с короткими толстыми лапами.

– Это хорт, – торжественно объявил жрец, – сам бог Солнца вывел этих собак и повелел дарить человекам. Нет лучшего сторожа, чем хорт! Когда щеня вырастет, он справится и с вором, и с волком.

Шурик запустил руку в короб и погладил детеныша. Тот блаженно зажмурился и хлопнулся на бок – давай, дескать, продолжай в том же духе.

– Благодарю тебя, – церемонно сказал Пончик и взял короб на руки. А увесист детеныш! Вот же ж бегемот вырастет...

Вернувшись на поляну, он гордо продемонстрировал подарок.

– Собака – друг человека! – выдал Сухов.

– Очень свежо, – заметил Шурик.

– Настоящий хорт! – выдохнул Фудри и потянулся погладить.

Щенок заурчал и ляскнул пастью.

– Ого! – рассмеялся Железнобокий. – Защитничек нашелся, признал Пончика за хозяина!

– Ну, все, – проворчал князь, грозно сводя брови, – двигаем дальше.

– Дай я понесу, – выпросил Олег.

– А не съест? – усомнился Пончик, передавая короб.

Хорт внимательно поглядел на Сухова, и акцию устрашения проводить не стал – улегся и закрыл глаза.

– Все на борт! – объявил Инегельд. – Опоздавших оставляем на зимовку!

* * *

И вновь потянулись берега. Теперь слева по борту расстилался Великий Луг – непровская пойма, самая большая в мире. Густые плавни, разрезаемые неисчислимым количеством проток и стремительных речищ, где болота и озера, бобровые запруды и старицы чередовались с островками и кучугурами, стелились до самого горизонта. Непроходимые заросли тростника, лозы, осоки, камышей чередовались с плавневыми дубняками и клочками ковыльной степи. А надо всем этим растительным беспределом кружились стаи пеликанов и бакланов, вспархивали тетерева, а из тени дубрав доносилось уханье множества филинов.

Непр вновь изменил направление своего течения, повернув на юго-запад. Река делалась все шире и шире, пока берега и вовсе не ушли за горизонт – лодью вынесло в лиман. Вода все сильнее отдавала солью, а волны качали не по-речному.

Оставив справа по курсу остров Борисфен, который анты переиначили в Березань, а ромеи посвятили Святому Элевферию, скедия пошла в виду Гилеи, которую позже обзовут Кинбурнским полуостровом. Древние эллины чтили эти места, именно здесь шумела священная роща Гекаты. Весь полуостров зарос дубом, березой, ольхой, осиной, в Гилее паслись стада оленей и кабанов. Со времен Геродота предприимчивые ольвиополиты плавили здесь лучшее железо из наносов, принесенных рекой, и варили стекло. И что останется от Гилеи к векам будущим?..

С этими бодрыми мыслями Олег Сухов выплыл на просторы Русского моря, шумнокипящего Понта Эвксинского.

Ветер свежел, скедии стало покачивать.

– Паруса долой! – полетела от корабля к кораблю команда.

Ветрила убрали мигом, кормщики напряглись, гребцы удерживали скедии от разворота бортом к волне.

А Олег опять вспомнил Елену. Тоскливое чувство утраты вернулось к нему, наполняло душу холодом и непокоем. Вроде он и не удаляется от нее, наоборот, все ближе и ближе, а вот поди ты... Эта великолепная красавица отдавалась ему, но никогда не будет его. Он был и останется для Елены грубым варваром, могучим северным героем, ненасытным в любви и в войне. Им никогда не быть вместе. Мелиссине, утонченной придворной даме, богатой и знатной, нужен совсем иной спутник. Да и кто говорит о женитьбе?! Он выбрал свой путь – присягнул великому князю и служит Гардам. И будет служить до последнего костра.

Сухов вздохнул – такова судьба всякого, кто вступает в борьбу и мечом добивается правды и богатства, почестей и славы. Тебе будет дано ощутить пьянящее чувство победы и торжество возмездия. Но ты лишишься простого человеческого счастья, у тебя не будет тихих вечеров наедине с любимой женщиной, ты не погордишься своим ребенком, не познаешь покоя и отдохновения в кругу семьи. Вместо этого холод и дождь, снег и ветер, пыль и жара, пот и кровь, грязь и боль. И все-таки... Неужто не упивался ты чувством одержанной победы? А когда восстанавливал попранную справедливость, разве не испытывал «глубокого удовлетворения»?