– Тебя следовало бы высечь. – Моргана явно помнила тот случай и при виде меня немедленно изрекла собственный вердикт. – Прилюдно и до крови!

– Боюсь, теперь даже тебе нелегко было бы это сделать, госпожа, – смиренно отвечал я.

– Господь дал бы мне силы, – прорычала Моргана из-за новой золотой маски, украшенной христианским крестом. На столе перед ней валялись пергаментные свитки и стружки с множеством чернильных пометок. Супруга епископа не только управляла семинарией, но и ведала имуществом всех церквей и монастырей в северной Думнонии. Впрочем, больше всего она гордилась другим своим достижением: созданием женской общины, которая молилась и пела в особых покоях, куда мужчин не допускали. Вот и сейчас из-за стены доносилось мелодичное женское пение. Моргана тем временем оглядела меня с головы до пят и явно осталась недовольна увиденным. Если ты пришел за деньгами, то ничего не получишь. По крайней мере, пока Артур не вернет прежних долгов.

– Не знаю ни про какие прежние долги, – все так же смиренно отвечал я.

– Чепуха. – Моргана вытащила одну из стружек и зачитала вымышленный список неоплаченных долгов.

Я выслушал до конца, потом мягко сказал, что совет не собирается просить денег у церкви.

– А если б собрался, – добавил я, – муж бы наверняка тебе сказал.

– Убеждена, что вы, язычники, плетете в совете интриги за спиной святого, – фыркнула она. – Как мой брат?

– Весь в делах.

– И ему недосуг меня навестить.

– А тебе некогда к нему съездить, – учтиво отвечал я.

– Мне? Ехать в Дурноварию? И встречаться с этой ведьмой Гвиневерой? – Моргана перекрестилась, опустила руку в чашу с водой и перекрестилась снова. – Да я лучше войду в ад и встречусь с самим Сатаной... – она чуть было не осенила себя знаком от порчи, потом опомнилась и снова перекрестилась, – чем стану якшаться с этой Изидиной ведьмой! Знаешь, в чем заключаются их обряды?

– Нет, госпожа, – отвечал я.

– В непотребстве, Дерфель, в непотребстве! Изида – распутница! Блудница Вавилонская! Это дьявольская вера, Дерфель. Они ложатся вместе, мужчина и женщина. – Ее передернуло. – Чистое непотребство.

– Мужчин не пускают в их храм, – попытался я заступиться за Гвиневеру, – как и в ваши женские покои.

– Не пускают! – засмеялась Моргана. – Они приходят по ночам, глупец, и поклоняются своей гнусной богине голые. Думаешь, я не знаю? Я, бывшая некогда такой грешницей? Неужто я меньше твоего знаю про языческие верования? Они валяются вместе в собственном поту, мужчина и женщина, оба голые. Изида и Озирис, мужчина и женщина, и женщина дает мужчине жизнь, и как, по-твоему, она это делает, глупец? В гнусном акте соития, вот как! – Она снова опустила пальцы в чашу и перекрестилась – на маске остались капли святой воды. – Ты невежественный, легковерный глупец!

Я не стал спорить. Представители разных вер всегда друг друга оскорбляют. Многие язычники говорят, что христиане занимаются тем же самым на "вечерях любви", и сельские жители верят, что христиане крадут, убивают и едят младенцев.

– Артур тоже глупец, что верит жене, – прорычала Моргана, зло глядя на меня единственным глазом. – Так чего ты от меня хочешь, Дерфель, если не денег?

– Хочу знать, госпожа, что случилось в ночь, когда исчез Котел.

Она рассмеялась. То был отголосок ее старого смеха, злого, некогда предвещавшего неприятности на Торе.

– Жалкий глупец, ты напрасно отнимаешь у меня время. – Моргана снова повернулась к рабочему столу и, делая вид, будто не замечает меня, принялась ставить пометки на счетных палочках или на полях пергаментных свитков. Я терпеливо ждал.

– Все еще здесь, глупец? – через некоторое время спросила она.

– Да, госпожа, – отвечал я.

Моргана повернулась на табурете.

– Зачем ты спрашиваешь? Тебя сучка с холма подослала? – Она махнула рукой на Тор.

– Меня попросил Мерлин, госпожа, – солгал я. – Он хочет знать прошлое, но память часто заводит его не туда.

– Скоро грехи заведут его в ад, – мстительно проговорила Моргана, потом задумалась над моим первым вопросом и наконец пожала плечами. – Я скажу тебе, что случилось в ту ночь, – объявила она, помолчав. – Скажу один раз, и больше не смей спрашивать.

– Мне вполне хватит одного раза, госпожа.

Моргана проковыляла к окну, из которого открывался вид на Тор.

– Господь Всемогущий, – сказала она, – единственный истинный Бог, наш общий отец, послал с небес пламя. Я была там и знаю, что случилось. Молния Господня ударила в крышу, и солома воспламенилась. Я закричала, ибо у меня есть причина бояться огня. Я знаю огонь. Я – его дитя. Огонь разбил мою жизнь, но то был другой огонь. Божье очистительное пламя, спалившее мой грех. Оно охватило башню и сожгло все. Я смотрела на пожар и погибла бы в нем, если бы блаженный епископ Сэнсам не вывел меня в безопасное место. – Она осенила себя крестом и снова повернулась ко мне. – Вот что случилось, глупец!

Значит, Сэнсам был в ту ночь на Торе? Занятно. Впрочем, я не подал виду, что заинтересовался, только сказал мягко:

– Пожар не уничтожил Котел, госпожа. Мерлин пришел на следующее утро, разобрал угли и не нашел золота.

– Глупец! – крикнула в отверстие маски Моргана. – Думаешь, Божье пламя такое же, как слабое человеческое? Котел был сосудом диавольским, величайшей мерзостью Британии! Самый дьявол в него испражнялся, и Господь уничтожил непотребную посудину! Я видела все вот этим собственным глазом! – Она постучала под прорезью маски. – Видела, как он горел. В самом сердце пожара огнь полыхал, как в кузнечном горне, как в геенне, и бесы вопили от муки, когда их Котел обращался в дым. Господь спалил его! Спалил и отправил в ад, к князю бесовскому! – Она замолкла, и я почувствовал, что обожженные губы под маской складываются в улыбку.

– Нет его, Дерфель, – уже тише проговорила Моргана. – А теперь уходи.

Я ушел, поднялся на Тор и отодвинул висящую на одной веревочной петле сломанную створку ворот. Пепелище на месте дома и башни уже начало зарастать травой; вокруг притулился десяток грязных лачуг, в которых жили те, кого Нимуэ называла "своими людьми": нищие и калеки, бездомные и полусумасшедшие. Кормились они тем, что мы с Кайнвин присылали из Линдиниса. Нимуэ уверяла, будто "ее люди" говорят с богами, но я слышал от них только стоны или безумный смех.

– Моргана все отрицает, – сказал я Нимуэ.

– Разумеется.

– Говорит, ее бог спалил все без остатка.

– Ее бог не может сварить яйца всмятку, – мстительно проговорила Нимуэ. За годы, прошедшие с утраты Котла, она изменилась еще сильнее Мерлина. Тот просто одряхлел, Нимуэ же была тощая, грязная и почти такая же безумная, как когда я вытаскивал ее с Острова Смерти. Жрицу била мелкая дрожь, лицо сводила непроизвольная судорога. Золотой глаз она давно то ли потеряла, то ли продала и теперь носила черную кожаную повязку. Былая своеобразная красота исчезла под слоем грязи, коросты и черными спутанными волосами; даже селяне, приходившие за исцелением или пророчеством, с трудом выносили ее вонь. И не только селяне; я, некогда любивший Нимуэ, еле-еле мог находиться с ней рядом.