перевес, который он взял надо всеми по своим талантам, не могли не оскорбить прежнего любимца: выражаясь местническим языком, Иван Дмитриевич заехал Морозова, оттеснил его на низшую ступень: вот почему Морозов находил удовольствие в том, чтоб противоречить советам Ивана Дмитриевича, и, когда последний вместе с молодыми князьями настаивал на жестоких мерах против Василия, Морозов заступался за несчастного пленника и уговорил Юрия отдать ему в удел Коломну, постоянно переходившую к старшему сыну в. князя московского{736}.

Но едва прежний в. князь прибыл в свой удел, как начал призывать к себе отовсюду людей, и отовсюду начали стекаться к нему князья, бояре, воеводы, дворяне, слуги, откладываясь от Юрия, которого не знали; одним словом, около Василия собрались все те, которые пришли бы к нему и в Москву по первому зову, но не успели этого сделать, потому что Юрий застал племянника врасплох и этому только был обязан своим торжеством. Тогда Юрьевичи, увидя исполнение своих опасений, обратили ярость на главного виновника отцовской ошибки и убили Семена Морозова во дворцовых сенях, приговаривая: «Ты злодей, крамольник, ты ввел отца нашего в беду, и нам издавна крамольник и лиходей»{737}. Избегая отцовского гнева, убийцы удалились из Москвы; тогда Юрий, видя себя оставленным москвитянами и собственными детьми, послал к Василию звать его обратно на великое княжение, а сам уехал в Галич, сопровождаемый только пятью человеками{738}. Так торжественно была показана невозможность восстановления старины! Но борьба этим не кончилась.

Удалясь из Москвы, в пылу негодования на двоих старших сыновей Юрий отделил их дело от своего и заключил с Василием Васильевичем договор, в котором за себя и за младшего сына, Димитрия Красного, отказался принимать к себе Косого и Шемяку{739}; отказался от выморочного удела брата своего Петра — Дмитрова, за что взял Бежецкий Верх с разными другими волостями: но здесь, разумеется, выгода была на стороне Василия, который утверждал право в. князя наследовать выморочные уделы без дележа с родичами. Юрий не выговорил ничего в пользу Ивана Дмитриевича: все села его были взяты в казну Василия за его вину.

Но Юрий не мог долго сдерживать своих обещаний: когда пришла весть, что Василий послал войско на Косого и Шемяку, то старику жаль стало сыновей, и он послал к ним на помощь свои полки: узнав о таком нарушении данного слова, в. князь пошел на дядю, но тот успел остеречься, соединился со старшими сыновьями и разбил Василия; последний побежал сперва в Новгород Великий, а потом в Нижний и, настигаемый Юрьевичами, сбирался уже в Орду, как вдруг узнал о скоропостижной смерти Юрия, случившейся в Москве в том же 1434 году. Оставленная Юрием духовная написана прежде, а именно — тотчас по приходе из Орды, когда еще он владел Дмитровом{740}.

Любопытны договорные грамоты, заключенные перед этим временем в. князьями Василием и Юрием с удельными князьями — сыновьями Андрея Дмитриевича, внуками Владимира Андреевича и св. князем рязанским{741}. Они начинаются: «Божиею милостию» или: «Божиею милостию и Пречистыя Богородицы»; внуки Владимира Андреевича называют в. к. Василия Васильевича старшим братом и отцом, дядю его Константина — дядею; в. к. рязанский Иван Феодорович называет себя племянником Юрия Дмитриевича, как он и был действительно, ибо его мать, жена Федора Ольговича, была дочь Донского; но какой же смысл имеет это выражение: «Имети ти мене собе братеничем?»

Это определение отношений, несмотря на то, что родственное, заимствовано, однако, не из прежнего родового быта: прежде существовали только отношения отца и брата, старшие для младших были отцами, младшие для младших — братьями, племянник для дяди был сыном, ибо при единстве рода различия между ближайшими и отдаленнейшими родичами не могло быть; след., различия между сыном и племянником не было, отношения сына к отцу и племянника к дяде были сдвершенно одинакие, и потому мы видим, что в Древней Руси дядя обыкновенно говорит племяннику: сыну! а племянник дяде: отче! Так, сыновья Андрея Дмитриевича, заключая договор с дядею Юрием, прямо называют его отцом, что понятно и определенно: «Целуй ко мне крест к своему отцу в. к. Юрью Дмитриевичю и к моим детем: имети вам мене собе отцем; а мне в. князю вас держати в сыновьстве и во чти, без обиды».

Итак, что же хочет сказать в. к. рязанский, называя себя племянником князя московского, а не сыном? Он хочет сказать то, что между ними существует кровная связь, вследствие которой он будет уважать Юрия как брата своей матери, а тот должен любить и защищать его как сына своей сестры, безо всяких, однако, родовых отношений, которые уже теперь служили сильнейшим князьям для достижения государственных целей; так, если бы рязанский князь назвался сыном московского, то этим самым, по новому порядку вещей, поступил бы к нему в подручническое отношение, тогда как название племянника ни к чему его не обязывало.

По смерти Юрия престол московский занял старший сын его Василий Косой мимо всех родовых прав, по новому обычаю престолонаследия от отца к сыну. Но братья его, два Димитрия — Шемяка и Красный, поспешили доказать ему, что и они действуют по-новому, т. е. преследуют свои личные интересы, а не интересы рода; они послали сказать Косому: «Если Богу неугодно, чтобы княжил отец наш, то тебя сами не хотим»{742} и в то же время послали к Василию Васильевичу в Нижний звать его на в. княжение в Москву: они знали, что брату их не удержаться в Москве, и потому поспешили добровольным признанием Василия получить расположение последнего и прибавки к своим уделам. Василий Васильевич точно отдал Шемяке удел умершего дяди Константина Дмитриевича — Ржев и Углич, но зато удержал за собою удел дяди Петра — Дмитров и удел Косого — Звенигород{743}, Косой был изгнан из Москвы и лишен удела: ему не оставалось ничего, кроме самых отчаянных средств, которые, след., условливались его положением и притом еще личным характером.

Вообще, чтоб уяснить себе вполне характеры Косого и Шемяки, надобно войти в их положение; несчастные притязания отца вовлекли их во вражду с Василием Московским, из которой им не было выхода. Когда отец их овладел в первый раз Москвою, они стояли за насильственные средства против особы Василия, зная, что других средств быть не могло в это время, во время такой борьбы, в которой примирение было невозможно, в которой один из соперников должен