с интересами княжества, с интересами остального народонаселения; вот почему граждане уже давно отвыкли от грабительства чуждых бояр и отроков, как то было в Древней Руси; но при внуках Донского это явление возобновилось: Юрий Дмитриевич и дети его овладевают несколько раз Москвой, городом, для них и для дружины их чуждым; московитяне, которые жаловались на Василия Васильевича за то, что он обременяет их налогами для уплаты выкупа в Казань, увидали, что при Шемяке, князе чуждом и приведшем чуждую дружину, положение их не улучшилось: Шемякин суд остался для потомства выражением суда несправедливого, точно такого, каким был для древних киевлян суд Ольговичей, для владимирцев суд Ростиславичей. Но если киевляне и владимирцы не могли снести управления Ольговичей и Ростиславичей в то время, когда переход князей был освящен обычаем, то ясно, что московитяне не могли стерпеть Шемякина суда в то время, когда уже они привыкли к другому обычаю: притязания Юрия Дмитриевича и сыновей его имеют ту важность в нашей истории, что они всего лучше показали невозможность возвращения старины, уяснив для народа, что настоящее его положение гораздо выше прежнего.

Мы видели, как владычество Шемяки в Москве было гибельно для чести и пользы Московского княжества; как же скоро возвратился законный владелец, дела пошли по-прежнему: Шемяка и Можайский добили челом своему господину, брату старшему Василию Васильевичу князьями, которые оставались ему верны: Михаилом Андреевичем Верейским, Василием Ярославичем Боровским и Борисом Александровичем Тверским{779}. Оба князя отступались от пожалованных в. князем волостей, просили только своих отчин, и то не всех; обещались возвратить все взятое ими из казны великокняжеской, особенно грамоты и ярлыки.

Но всего любопытнее для нас высказываемое в договоре их с в. князем недоверие, которое ясно показывает, что мир между князьями не мог быть искренним, что он вынуждался только обстоятельствами: Шемяка и Можайский просят, чтобы в. князь не вызывал их в Москву до тех пор, пока не будет там митрополита, который один как общий отец мог дать им ручательство в безопасности. Эта недоверчивость видна и из других мест договоров. Можайский повторяет: «А што ся, господине, тобе от нас сстало: а того ти, господине князь великий, мне не помнити, не поминати, ни мститися, ни на сердце не держати, ни твоей матери великой княгине, ни твоей в. княгине, ни твоим детем мне и моим детем, и до нашего живота»{780}. Бьет челом, чтоб дети в. князя сами целовали к нему крест, как скоро исполнится им по 12 лет.

Василий Васильевич исполняет все эти требования; князей, оставшихся ему верными, щедро награждает; так, напр., князя Михаила Андреевича Верейского, брата Ивана Можайского{781}, князя Василия Ярославича Боровского{782}, который потерпел для него изгнание и потом оказал такую деятельную помощь, даже у Ивана Можайского не отнимает всех прежних пожалований{783}.

Но все эти князья входят к нему в прежние отношения, остаются младшими братьями, клянутся держать и сына Васильева в. князем вместо отца; по приказу в. князя садиться на коня без ослушания, и хотя князья выговаривают себе право примысла{784}, но это право бесполезное, ибо у них отняты средства к примышлению: в. князь обязывает их, чтоб они не принимали служебных князей с вотчинами{785}; не прикупать волостей в чужих княжествах они также обязались договорами; оставалось одно средство для примысла — завоевание у иноплеменников, но для этого удельные князья были слишком слабы. Один только в. к. московский имел право и возможность делать примыслы, и вот сами враги дают ему самый лучший к тому предлог.

Шемяка не исполняет договора, ибо не верит, что в. князь, с своей стороны, может исполнить его: везде, в Новгороде и Казани, между князьями удельными и в стенах самой Москвы, отчаянный Юрьевич заводит крамолы, везде хочет возбудить нелюбье к Василию; он не переставал сноситься с Новгородом, называя себя в. князем и требуя помощи от вольных людей, повторяя старое обвинение Василию, что по его поблажке Москва в руках татар. Не прекратил сношений и с прежним союзником своим Иваном Можайским: последний не скрывал этого союза от в. князя, послы его прямо говорили Василию: «Толко пожалует ты, князь великий, князя Дмитрия Юрьевича, ино ты еси и мене князя Ивана пожаловал; а толко не пожалуеши князя Дмитрия, иное то если и мене князя Ивана не пожаловал»{786}. Отказавшись в договоре с Василием от всякой власти над Вяткою, Шемяка между тем посылал подговаривать ее беспокойное народонаселение на Москву; поклявшись не сноситься с Ордой, Шемяка держал у себя казанского посла, и легко было догадаться, какие переговоры вел с ханом, потому что последний сковал посла великокняжеского; когда же от хана Большой Орды пришли послы в Москву и в. князь послал к Шемяке за выходом, то он не дал ничего, отозвавшись, что хан Золотой Орды не имеет никакой власти над Русью; поклявшись возвратить все захваченное им в Москве через месяц, Шемяка не возвращал и по истечении 6 месяцев, особенно не возвращал ярлыков и грамот.

Далее, в договоре находилось условие, общее всем княжеским договорам того времени: что бояре, дети боярские и слуги вольные вольны переходить от одного князя к другому, не лишаясь своих отчин, так что боярин одного князя, покинув его службу, перейдя к другому, мог жить, однако, во владениях прежнего князя, и тот обязывался блюсти его, как своих верных бояр. Но Шемяка не мог смотреть равнодушно, что бояре его отъезжают в Москву, и вопреки клятве грабил их, отнимал села, дома, все имущество, находившееся в его уделе. Здесь необходимо заметить, как вольный переход бояр и дворян вообще также содействовал к усилению Московского княжества; боярину гораздо лестнее было служить сильнейшему, т. е. великому князю, чем удельному, и потому он с охотой переходил к первому, тем более что отчины его оставались за ним, тогда как на переход от в. князя к удельному боярин мог решиться только в случае крайности, ибо, несмотря на взаимное обязательство, сильнейший князь всегда имел более возможности отомстить неверному боярину захвачением или даже притеснением его отчины. Мы упоминали уже, и после будем иметь случай упомянуть, что сильнейшие князья, или великие, нарочно теснили бояр удельных, чтоб они переходили к ним в службу.

Далее, начиная от завещания Калиты, младшим сыновьям давались части в самом городе Москве, и каждый из них держал тиуна в своей части: Шемяка посылал к своему тиуну