рекой, и от бесшумного взмаха крыльев с поверхности льда вздымается снежная пыль.

– Р-р-р! – оглушительно звучит среди ночи.

Соня вторит ему – орёт в полные лёгкие, до рыка и визга, до рези в ушах, словно у подножья гигантского, искрящегося брызгами водопада, украшенного яркой полоской радуги.

Раскинув руки, она начинает кружиться, то опускаясь, то вскидываясь, то неуклюже прокатываясь по ковру. Хаотичные движения перерождаются в болезненный танец, замешанный на стыде, на искажённом отражении того, как она одинока и как хочет, чтобы её увидели и поддержали. Она танцует о своих «унизительных» потребностях в заботе и понимании, в простом человеческом участии и тёплых объятиях. Она танцует прошлое – и плач, и бунт, и привкус солёной крови, и суицид, – танцует, невзирая на горе покинутости, на грани растерянного: «А как же я?»

Потом происходит страшное.

«…Я разбудила её, эту сущность. Чёрная, желеобразная она зашевелилась в животе, стала переставлять присоски с места на место – чпок! чпок! – жирной пиявкой полезла к горлу, распухла и там застряла. Я начала задыхаться. Мерзкий подселенец был похож на огромную карциному, из-за которой я сама превращалась в бесформенную, неоперабельную опухоль, воплощающую обиду и злость, убивающую изнутри».

Под бой барабанов она продолжает свой уродливый танец, – её крючит, гнёт пополам, катает по полу, – но мерзкая тварь лишь пухнет, расширяясь всё больше и больше. Соня ползает на коленях и воет, отпуская желание смерти, свой стыд и страх, – и в итоге, задрав голову кверху, захлёбываясь, рыдает.

«Я сдалась. Я просила: «Господи… пожалуйста… Убери… Это слишком! Мне это не вынести!» И тогда из толпы танцующих отделился мужской силуэт и подошёл ко мне. Я узнала Шамана. Он положил мне на голову ладонь – жаркую, притягательную, – подержал её, и гадкая тварь чернявой жижей приникла к ней, просочилась и, грязно окрасив воздух, улетучилась вверх. После этого, как ни в чём не бывало, Шаман ушёл, и я услышала, как он снова камлает в бубен.

Слёзы высохли, и мне стало изумительно хорошо».

Джембе и бубен гремят, неистово сотрясая воздух. Люди вокруг танцуют, – прыгают, машут руками. Неподалёку Ириска, закатив глаза, гладит себя по бёдрам.

Соня приближается к ней, трогает, чувственно обнимает за плечи, и их пышные волосы, рассыпавшись по плечам, накрывают обеих единым облаком. Они сплетаются пальцами и качаются, и кружатся вместе, ведя спонтанный и немой диалог, соприкасаясь руками и животами, отвечая поддержкой и синхронно сползая на пол. Так Соня делится своей ревностью и болью покинутой женщины, избавляясь от тяжести вынужденного молчания и вранья, – танцуя своё одиночество, излучая нежность и воплощаясь в итоге в нежность.

И потом, распластавшись опять на ковре, она звонко поёт, – чистая песня, словно звук от тибетской чаши льётся горным ручьём, – и сама не может ни поверить в то, что это поёт она, ни остановить это чудо.

…На реке из-под сумрачной пелены, затянувшей небо, вырывается предзакатное солнце, и ослепительный луч пронзает пространство так, что все окрестности на минуту окунаются в алый. Дракон громогласно рычит, и из его раззявленной пасти извергается пламя.

Глава 43

Женщина без мужчины может быть хорошим человеком, но, увы, не женщиной.

Девчонки стекаются в центр зала, и Ириска тянет Соню за руку:

– Идём! Сейчас будет здорово!

Они попадают в круг, где горит «костёр»: оранжевые лоскутки подсвечены изнутри и трепыхаются от встроенного мини-вентилятора, но им видится живой, настоящий огонь.

Под грохот бубна и барабанов мужчины окружают девчонок, синхронно топают, громко дышат, кричат: «Хар!» Нервы под кожей обнажаются и звенят, словно струны. Пространство пульсирует – вдох, выдох, – и тело покрывается щекоткой, купаясь в этой воинствующей заботе. Всё внутри оживает. Вибрация от кончиков пальцев передаётся в самое сердце, и оно открывается на отпускание, излучая солнечный свет. Девчонки качаются, кружатся, кто-то поёт, и все сливаются в единое целое, как небо и море, как это бывает, когда солнце идёт к закату, и всё вокруг наполняется серебристо-сиреневой дымкой, а линия горизонта растворяется во тьме наступающей ночи.

Соня утекает телом в изгибы, рисует спирали, крутит восьмёрки, и в этом ритуальном движении, увлекающем за собой, исчезает подавленность, а внутри огромным бутоном пробивается мощь, готовая распуститься в изумительный белый цветок.

Таинственное движение бёдрами. Её куда-то ведёт. Руки тянутся вверх, словно притянутые верёвкой. Воздух густеет, пропитывается жаждой и изнеможением, желанием слиться, дать и вобрать, и снова дать и вобрать, и продолжать, – продолжать делиться с кем-нибудь, словно два сообщающихся сосуда. Отдаться. Раствориться. Стать чистейшим проводником.

Её лицо укрыто кольцами вьющихся волос, тело маленькой лодочкой плывёт мимо рук и тел, уходя от случайных прикосновений. Барабаны воют, расширяясь звучанием вширь и вглубь, ускоряя темп и разжигая жгучую страсть: под ногами извиваются, сливаясь попарно, люди – двигаются синхронно, оргазмически стонут.

Мужичок лупасит по джембе, закатив глаза так, что сверкают белки, и уже непонятно кто управляет кем. Кажется, сам барабан заставляет его стучать, – руки отскакивают, безостановочно танцуют поверх. Соня подставляет ладонь под отверстие снизу – туда, где гулко пульсирует, бьётся толчками спрессованный воздух.

«Воздух. Он невидим, но двигает звуки. Звуки невидимы, но это и есть музыка. Мысли невидимы, но они сотворяют реальность. Слова невидимы, но они могут сделать больно. Энергия…»

Энергия рвётся из груди, грозится взорвать, разметать, распустить на нитки, куски и ошмётки.

Люди обнажаются, один за другим стаскивая с себя штаны и тряпки, кидая их к стенам. У костра гологрудыми нимфами скачут девчонки, – одна, закатив глаза, гладит себе соски. Соня бежит туда, но кто-то крепко хватает её за плечо и разворачивает к себе. Полностью голый парень, с эрекцией ого-го!

– Красный! – взвизгивает Соня и, опомнившись: – Больно!

Стиснув ещё сильнее, парень прижимается к ней, и Соня, с трудом отбрыкавшись, бросается к стенке, прочь. Барабаны рубят пространство ритмом. Хаос растёт, толпа беснуется. Люди отовсюду кричат, жмутся друг к другу, лежат под ногами, елозят, стонут.

– Ладно, – решительно отдувается Соня. – А ну ещё!

Вот мужская спина блестит в темноте. Соня приближается ближе… Ближе… Вот он почувствовал – замер, как вкопанный. Она вытягивает руки и шагает, просунув их по бокам.

Дальше случается мерзкое: он хватает её за запястья и дёргает так, что она влепляется в его ледяную и скользкую спину.

– Пусти!

Ничуть не бывало! Она дёргается, но он зажимает её пальцы между своими и суёт их себе в трусы.

– Сто-о-оп! – Соня трепыхается, как в капкане.

Парень лапает её между ног. Соня, издав отчаянный вопль, отпрыгивает и убегает. Запирается в туалете. Долго, скривившись, мылит руки до самых плеч и смывает пену горячей водой, которую еле терпит. Потом лицо – тщательно, много раз. Выходит наружу.

Музыка стихает, включается свет, и все опускаются на пол – кто где. Соня продолжает ходить. Мокрые волосы закрывают лицо, и она копошится в них пальцами. Идёт на цыпочках, по чуть-чуть, словно в замедленной съёмке.

Кто-то трогает её за ногу. Глор?

Нет, рука. Мягко гладит – раз, два, – и медленно поднимается до колена. Этот некто так нежен и ненавязчив, что Соня застывает на месте. Секунда. Две. Ну?

Таинственный некто вскакивает, обнимает сзади, – пальцы бодро скользят под парео, ложатся на грудь. Соня резко отпрянывает. Он перехватывает за талию. Просто держит.

«Этот слышит. Уже хорошо».

Они стоят посреди зала, яркого света и кучи лежащих людей, и этот, сзади, дышит так чутко, как будто крадёт алмазы. Сквозь тонкую ткань ощущается его твёрдое желание обладать, и ещё там внизу набедренная повязка, украшенная монетками, мягкими шкурками и чем-то ещё. Шаман? Соня запрокидывает руку и трогает его мягкую, точно шёлк, шевелюру густых волос. Его пальцы скользят по её губам – едва-едва, ускользая, – и она целует их в этом движении. Напряжение поднимается вулканической лавой, стучится в макушку, пульсируя острой болью, и голову распирает, как перезрелый арбуз.

– Забери-и-и, – тоненько тянет Соня.

Шаман дышит ей в шею, нежно придерживая за талию, –