Они устроились рядом на мягкой вышитой скамье. Обе были одеты в черное, и лучи послеполуденного солнца быстро согрели их.

Профиль Марии по-прежнему оставался четким и радовал взор; с годами он мало изменился. Мэри помнила его со вздернутым детским носиком еще до того, как он сформировался; она видела, как он гордо расцвел во Франции, стал более зрелым и строгим в Шотландии и наконец почти исчез под вуалями и широкополыми шляпами во времена изгнания. Но сегодня он был виден целиком, все еще красивый и обласканный солнцем.

«Я верю, что любой мужчина еще может полюбить ее, – подумала она. – Если бы только нашелся достойный… Но она больше никогда и никого не полюбит».

– Помнишь дубы вокруг Шамбора? – спросила Мария. – И как мы собирали листья в это время года и искали самые большие желуди, чтобы делать чашки для кукол?

– Да, когда мир был юным… Я никогда этого не забуду.

– Хотелось бы сейчас оказаться там.

– Вам бы хотелось, чтобы мы не уезжали из Франции?

– Нет, не это. Но я хотела бы, чтобы нам позволили вернуться. Когда-нибудь я все равно вернусь туда.

Как странно, что Мария так уверенно говорит об этом.

– Откуда вы знаете?

– Потому что такова моя воля. Я потребовала, чтобы меня похоронили в Реймсе, рядом с матерью и дядей, но боюсь, сама я не буду знать об этом путешествии.

– Не говорите так! – воскликнула Мэри Сетон.

– И ты будешь там, чтобы принять меня, – продолжала Мария.

– Что вы имеете в виду? – встревоженно спросила Сетон.

– Моя дорогая, я хочу сказать, что отошлю тебя во Францию еще до наступления зимы.

– Нет! Нет! Я не покину вас!

Мария повернулась и посмотрела на нее. В уголках ее губ появились морщины, а в их глубине таилась такая печаль, что Мэри поняла смысл выражения «душа смотрит на мир нашими глазами».

– Я твоя королева, не так ли? – спросила Мария. – Если я прикажу, ты уедешь.

Сетон бросилась на колени и обхватила ноги Марии:

– Тогда не приказывайте! Не отсылайте меня прочь!

Мария погладила ее по плечу. Ткань платья нагрелась от солнца.

– Я хочу, чтобы ты отправилась в аббатство Сен-Пьер. Моя старая тетя Рене по-прежнему там аббатиса, и она примет тебя. Ах, Мэри, ты почти так же больна, как и я. Я должна освободить тебя от этого бремени. Ты даже больше не можешь расчесывать мне волосы. Скоро все узнают, что они седые.

– Если вы можете оставаться здесь, то и я могу, – сказала Мэри Сетон. – Как я смогу уехать туда, куда вы так давно хотели попасть, и оставить вас здесь?

– Потому что тогда это будет почти так же, как если бы я сама оказалась там. И еще, Мэри… я не останусь здесь. Меня переводят в замок Татбери, и я не могу допустить, чтобы ты тоже отправилась туда. Моя совесть противится этому. Только подумай – вернуться во Францию, увидеть наших старых друзей и родственников, твоего дорогого брата… Ах, он ведь тоже пострадал!

– Да, лорд Сетон, раненый и попавший в плен после битвы при Лэнгсайде, отправился в ссылку во Францию, где так обнищал, что ему приходилось служить кучером.

– Неужели ты не хочешь встретиться с ним?

– Не так сильно, как остаться с вами.

– Это не твой выбор. Я велю тебе ехать, и ты уедешь до наступления холодов, пока не прекратилось морское сообщение.

Она взяла лицо Мэри в ладони и нежно погладила ее по щекам:

– Мы всегда были очень близки. Ты всю жизнь верно служила мне, даже наши матери были подругами – твоя мать вернулась из Франции вместе с моей, две француженки, вышедшие замуж за шотландцев. Теперь ты должна вернуть мое сердце во Францию. Когда ты уедешь, я буду чувствовать, что уехала вместе с тобой.

Мэри Сетон молча заплакала; слезы оставляли длинные дорожки на ее щеках.

– Пожалуйста, не плачь, – попросила Мария. – Я этого не вынесу. До сих пор вся моя жизнь состояла из разлук и прощаний, но сегодня я впервые делаю это по собственному выбору. Когда ты будешь там, под надежной защитой, среди близких и любимых людей, ты поблагодаришь меня. А у меня будет что-то, чем я смогу гордиться. – Она вздохнула. – Ты знаешь, что теперь они пытаются помешать мне даже раздавать милостыню? Но это не имеет значения. Мой доход настолько уменьшился, что у меня почти не осталось денег на подаяние. Франция стала совсем другой. «И восстал новый царь над Египтом, который не знал Иосифа»[15]. Все влиятельные люди, которых мы знали, уже умерли, и власть находится у тех, кто были детьми, когда мы уезжали из Франции. Маленький Анри стал королем! Другой маленький Анри теперь герцог Гиз. Они не помнят меня, а я их. Мое посольство там превратилось в кучку изгнанников, и не осталось никого, кто мог бы управлять моими хозяйственными делами. Боюсь, именно поэтому с нами так плохо обращаются. Кроме того, мои притязания во Франции кажутся странными; прошло уже более двадцати лет после моего отъезда.

– Только подумайте: мы уехали до начала религиозных войн во Франции, – сказала Мэри Сетон. – Они опустошили страну, и теперь многое лежит в руинах. Нет, даже если я вернусь во Францию, это будет не наша Франция, не та страна, которую мы любили.

– Она сгинула навеки. – Геддон заскулил и поскреб лапой платье Марии. – Что, тебе тоже грустно? Мой дорогой, ты старый и умный пес. – Она похлопала его по голове и потянула за уши, все еще забавлявшие ее после стольких лет. – Пожалуйста, скажи что-нибудь утешительное.

Геддон лизнул ее руку и встряхнулся.

– У собак хватает здравого смысла, чтобы не скорбеть и не предаваться меланхолии, – сказала Сетон. – Возможно, поэтому они так нужны нам. Интересно, в женском монастыре есть собаки?

– Думаю, да; во всяком случае, так было раньше. Разумеется, это тоже могло измениться.

Они смотрели, как солнце опускается к вершинам деревьев, посылая стрелы бронзового света. Над горизонтом появилась туманная дымка. Пейзаж был исполнен покоя, и природа безмолвно принимала окончание дня. Мария взяла Мэри за руку, крепко сжала ее, и дальше они сидели в молчании.

В наступающих сумерках они услышали отдаленный лай собак и поняли, что охотники возвращаются. Они соберутся возле башни, и наступит оживленная суета, пока дворяне будут спешиваться и отдавать слугам добычу для отправки на кухню.

Мария встала и посмотрела на приближающиеся огни; охотники зажгли факелы. Они пели и кричали, несмотря на усталость. Слуги несли три оленьи туши, привязанные к шестам. Гончие трусили рядом с ними, вывалив языки.

– Ваше величество!

Мария узнала голос Шрусбери и отозвалась:

– Да, добрый лорд Шрусбери!

– Мы собираемся подкрепиться в нижней комнате! – крикнул он. – Пожалуйста, распорядитесь разжечь камин и присоединяйтесь к нам.