Его спутника я совсем не помню, кроме того, как я уже сказал, что он был высокий и худой.

Врангель объяснил мне причину своего визита.

— Мне естественнее было бы, — говорил он, — заехать к Скоропадскому, под командою которого я служил. Но я сначала использовал другие возможности98. Я был у немцев — с ними не сговоришься. Им нужна Россия, чтобы дойти до Персидского залива. Что же остается? Добровольческая армия с Деникиным и Алексеевым во главе? Что вы о них думаете?

— Милюков тоже пробовал сговориться с немцами. Не вышло. Скоропадский — это те же немцы. Значит, и выбирать не из чего. Только и остается Алексеев. Все же он был Верховный Главнокомандующий. Деникин? Про его дивизию говорили, что она железная дивизия. Я с ним в переписке.

— Что же он вам пишет?

— Недавно я получил от него весьма лестное письмо: «Вы боретесь смело. У нас ходит по рукам ваше письмо, в котором вы объявляете себя монархистом. У нас офицеры на восемьдесят процентов монархисты. Что касается меня, то я считаю, что это только форма правления. Конституционная монархия — тоже хорошо».

— Вы собираетесь туда?

— Да, — ответил я. — Я закрыл «Киевлянин». Что мне, собственно, здесь делать?

— А «Голос Киева»99?

— «Голос Киева» — это тот же «Киевлянин», с теми же сотрудниками, но без меня. Меня заменяет негласно моя сестра Лина Витальевна. Но что значит без меня? Это значит, что «Голос Киева» признал немецкую оккупацию и, кроме того, он молчит о Добровольческой армии. Он борется против большевиков и украинствующих. По-видимому, против украинцев борьба идет успешно.

— В чем это выражается? — поинтересовался Врангель.

— Да вот, Альвенслебен, представитель германских оккупационных властей по гражданской части, созвал всю киевскую прессу на совещание и открыл это заседание таким заявлением: «Прошу собравшихся не стесняться в языках. Пожалуйста, говорите по-немецки, по-русски, даже языком других наших противников. Но, если можно, избавьте нас от украинской мовы». А тут еще присутствовало четыре украинских журналиста. Они вскочили так, что стулья попадали, и ушли из зала.

Мои гости рассмеялись, и Врангель сказал:

— Как же это выходит? Ведь Германия официально признала Украину и покровительствует украинцам?

— Да, и когда дела идут дипломатическим путем, то так они и ведутся. Но офицерство немецкое держится иной линии. Они считают, что украинцы — предатели своей родины, и их презирают. Они смотрят вперед в ожидании мира. А Альвенслебен, конечно, прочел в моей статье: «Честные враги лучше, чем лукавые друзья».

В заключение нашей встречи Петр Николаевич сказал:

— По-видимому, мы с вами встретимся у Алексеева.

Герцог Лейхтенбергский в продолжении всей беседы не проронил ни слова, а только внимательно слушал.

Мои высокие гости встали, и я еще раз убедился, что они на полголовы выше меня.

Отъезд в Екатеринодар

Итак, князь Васильчиков не смог договориться со своим бывшим начальником Скоропадским. Милюков не мог договориться с немцами, а значит, и со Скоропадским. Врангель не мог также договориться с немцами, а к Скоропадскому он не поехал100. Наконец, сам Скоропадский не смог положить Украину к ногам его величества императора Николая II и поехал на поклон к императору Вильгельму II.

Что же мне было делать? Или ехать в Берлин, или в Екатеринодар. Я избрал последнее.

* * *

11-го июля по старому стилю руководители «Азбуки» съехались на совещание в лесу, в Святошине, в двенадцати километрах от центра Киева по Брест-Литовскому шоссе. Я и два моих старших сына приехали на велосипедах. Другие кто как мог. Прибыли «Паж» (Виридарский), полковник Самохвалов, полковник фон Лампе и другие.

Я доложил обстановку, дал инструкции, оставил заместителя (не помню уже кого), и решено было, что я выеду 29 июля по старому стилю вместе с моим старшим сыном, Дарьей Васильевной и «Гри-Гри» (Масленников).

Это было исполнено. Мы выехали из Киева пароходом, шедшим в Екатеринослав. Нам были обещаны две каюты, но старший лейтенант Чихачев, который был вхож в пароходство, объяснил, что едет множество немецких офицеров и невозможно достать две каюты.

Хотя немецких офицеров было много, но мне вспомнилось еще раз, как называла их Екатерина Григорьевна: «Люди-тени». Они держали себя скромно, ничем не выражая того, что они, по существу, были властителями. Поэтому плаванье до Екатеринослава прошло приятно и без инцидентов. Из этого следует, что плохое я помню лучше, чем хорошее.

Не помню также, как мы пересели в поезд. Но ясно помню, что, отъехав от Екатеринослава, мы сидели все четверо рядом на полу в товарном вагоне. Двери были широко открыты, и воздух, горячий, но не душный, врывался в вагон. Перед глазами было бесконечное море полей, где вместо колосьев были роскошные стебли подсолнечников. Какая красота и какое богатство!

Поездка в Яссы в ноябре 1918 года

Вагоны скрежетали, колеса стучали, разговаривать было трудно, и потому оставались только зрительные впечатления. Таким удовольствием для глаз была и Дарья Васильевна, с головой в желто-черном платке и в платье цвета хаки. Она была самым близким подсолнухом, сбежавшим из этого моря и усевшимся тут рядом.

* * *

Была какая-то пересадка. И тут я заметил, что мой сын Василек как-то привял: он не особенно рьяно схватился за чемодан. Дарья Васильевна тоже взглянула на него и сказал тихонько:

— У него жар.

Дальше опять ничего не помню до станции, где начиналась территория Все-великого Войска Донского. Чтобы перейти эту границу, надо было пройти через некоторые формальности. Поезд, разумеется, остановился. На платформе был столик, а за ним сидели казачьи офицеры. Формальности были направлены против большевиков, и нужны были некоторые доказательства, что мы не большевистские шпионы. Я предъявил свой паспорт и сказал, что еду в Добровольческую армию по приглашению генерала Алексеева. Этого оказалось достаточным. Я представил им Дарью Васильевну Данилевскую, сказав, что она мой секретарь. Затем своего сына Василида Васильевича Шульгина. Нас пропустили.

Но «Гри-Гри», не имея никакого документа, не был уверен, что его так легко пропустят. Поэтому он не пошел к столику, а обошел станцию кругом, и мы встретились с ним в вагоне нового поезда.

Итак, Рубикон был перейден. Мы вступили на территорию, контролируемую атаманом Красновым. Поезд шел в Новочеркасск, куда мы скоро и прибыли. Но мне нужно было явиться к генералу Алексееву, находившемуся в Екатеринодаре.

Василек окончательно разболелся. Слово «испанка» тогда не было произнесено, но, конечно, это была она. Очень высокая температура. А ехать мне было необходимо. Меня торопили. Делать было нечего. Я оставил его на попечение Дарьи Васильевны, зная, что она сделает все возможное.