— Сделайте одолжение! В Америке мы говорим все, что нам хочется сказать, и вот почему нас некоторые люди называют вульгарными. Но заметьте, высокочтимый викарий, что пароход является поистине превосходным местом для всякого рода болтовни, шалостей и глупостей! Вот почему, быть может, все мы так прекрасно себя чувствуем здесь. Здесь сбрасывается всякая маска стеснительных приличий, и всякий делает, что хочет, что ему вздумается. Здесь дышится легко и свободно. Взгляните только, что делается с нашей интеллигенцией, как только она почувствует себя в открытом море! Смотрите, вон тот пожилой господин с длинными баками, что забавляется киданием картошки в волны, — ведь это глава и председатель одной из крупнейших издательских фирм Нью-Йорка! Могу себе представить, что сказали бы члены его клуба, если бы увидели его за таким занятием! А вон ваш приятель-священник из Дургама с таким усердием увлекается игрой в шарики! Что, если бы он потратил столько же усердия на свое дело; он мог бы обратить в свою веру половину дикарей на земном шаре. А через недели две он будет, как и прежде, читать свои проповеди и молитвы, как будто ничего не случилось!

— То-то и есть, — сказала задумчиво Джесси, — что на пароходах никогда ничего не случается! Мы встаем поутру и ложимся спать, потому что так надо. Но взгляните только на это море и спросите, кому здесь охота думать о делах или приняться за какое-нибудь дело, кроме как только следить целыми часами за прибоем волн, за их бесконечной игрой и переливами. О, как я люблю море! Я люблю думать, что эти волны и через тысячи лет будут все те же, что теперь, что море всегда одинаково, что никто, увидев его даже через много лет, не воскликнет: «О, как оно изменилось!», или «Где-то любимое мое местечко, которое так нравилось мне когда-то?» Нет, мне кажется, что если бы кто-нибудь простоял здесь миллион лет, то море осталось бы все то же! И эта уверенность в нем, это сознание, что оно никогда вас не разочарует, никогда не обманет вас…

— Разве только в тех не совсем поэтических обстоятельствах, когда нельзя бывает являться к общему столу, — шутливо заметил викарий. — Но в такой день, как сегодня, об этом легко забыть!

Действительно, погода стояла такая великолепная, что у всех на душе было весело; звонкий смех и шутки раздавались со всех концов палубы. Океан, как бы нежась на солнце, лениво дремал, глубоко вздыхая во сне полной грудью.

— Ах, как это великолепно! — воскликнула Джесси в порыве искреннего энтузиазма. — Но, вероятно, потому, что такое великолепие не будет продолжительным, а если бы всегда так было, то мы перестали бы признавать всю красоту этой картины. Предположим, что кто-нибудь заявил бы нам, что все это — и яркое солнце, и спокойное море, и наше мнимое бездействие, которым мы так жадно наслаждаемся эти дни, — продолжится месяцы и годы. Не показалось ли бы нам все это скучным и неинтересным?

— Пожалуй, и ваш приятель издатель тоже не стал бы забавляться бросанием картофеля! — заметил викарий.

— Ах, он такой славный и жена его тоже. Она вчера дала мне какой-то роман или повесть и просила меня прочесть. Ведь ее Том, муж, особенно дорожит мнением девушек, так как они больше всех читают повести и романы. И когда я сказала ей, что всегда одалживаю книги, она, видимо, изменила мнение обо мне. Видите ли, если все будут только одалживать друг у друга книги, то у издателей совсем не пойдет торговля. Некоторые положительно не могут выносить людей, которые прямо или косвенно вводят их в убытки!

— А между тем большинство людей старается одалживать книги и зонты, — ядовито заметил викарий, — и общество одинаково снисходительно относится к тому и другому, к людям, которые одалживают книги и раскрытые зонты. Посмотрите, например, на нашего «Негодяя»…

Джесси быстро обернулась, как будто ожидала увидеть его у себя за спиной.

— Где же он? — спросила она.

— Я только упомянул о нем, — продолжал викарий, — чтобы сказать, что он отличается от общего уровня ему подобных тем, что носит украденный зонт аккуратно сложенным и в чехле. На ручке зонта даже имя владельца! Ах, да, я вспомнил, что вчера разыгралась какая-то крупная сцена, воры были наказаны! Но получили ли свое честные люди, этого я не знаю…

— Мистер Дарнилль, театральный антрепренер, говорил, я слышала, что молодому Лэдло возвратили четыре тысячи долларов. Я бы хотела знать, что это была за штука, как это все случилось. А знаете ли, господин викарий, что я сегодня опять всю ночь видела нашего «Негодяя» во сне! Он положительно преследует меня. Нет, я должна пойти и поговорить с ним, я не могу иначе. Знаете, если он мне скажет: «Джесси, прыгни за борт», мне, право, кажется, что я прыгну!

— Я советовал бы вам от души поменьше интересоваться этой подозрительной личностью. Мистер Бэнтам скажет вам, вероятно, то же самое!

— О, Бэнтам! — воскликнула Джесси. — Смотрите, он беседует с девицами из казино, а не далее как вчера он уверял, что они становятся выносимы только тогда, когда выходят замуж за лордов. А теперь он, словно отец-исповедник, беседует с ними!

— Я должен сознаться, что мисс Лотти Каустон весьма интересная девушка и что ее подруга — ее, кажется, зовут Дора — прекрасная душа, она так мило, так дружелюбно разговаривала со мной и даже обещала прийти послушать мои проповеди в Лондоне.

— Ах, какой прогресс, как это утешительно! Право, вам следует пригласить и «Негодяя». Это был бы прекрасный семейный кружок слушателей!

Викарий неодобрительно покачал головой.

— Вы, как вижу, задумали возродить этого мошенника! Не забудьте только, что я предостерегал вас. Видите, мистер Бэнтам зовет меня, верно, что-нибудь касательно сегодняшнего концерта. Простите, если я покину вас на минуту.

— Я почитаю в ваше отсутствие вашу книгу, — сказала Джесси и расположилась в кресле. Но не прочла она и трех страниц, как ее неудержимо потянуло к обществу живых людей. Она вскочила с кресла и направилась к кормовой части палубы. Почтенный издатель продолжал свое прежнее занятие, а супруга его уже