на священника епископу парижскому, и тот решил проверить Маугрина. Симулируя болезнь, он послал за ним и просил исповедать его. Он стал произносить по-латыни всякие ученые вещи («из диалектики и прочих наук»), Маугрин же в ответ твердил одно и то же: «Бог вам отпускает». Не удержавшись от смеха, епископ отвечал: «Бог мне не отпускает, но и я тебе не отпускаю». Он хотел было лишить его прихода, но Маугрин откупился сотней ливров (Greven, N 104; Frenken, N 101). Другие сто ливров ему пришлось уплатить тому же епископу, когда он, ничего не понимая в различиях между номиналистами и реалистами, но подстрекаемый каким-то злым шутником, отлучил первых как еретиков. Парижский епископ, сам номиналист, призвал Маугрина к ответу, и тому пришлось раскошелиться, дабы не потерять свой богатый приход (Greven, N 105; Frenken, N 102). Выставляя на осмеяние этого невежественного служителя культа, Жак Витрийский явно не щадит и образованного прелата. Нуждаясь в деньгах, епископ парижский, сославшись на болезнь глаз, просил Маугрина прочитать письма, и тот «прочитал» в них следующее: «Господин, в этой хартии сказано, что вы очень нуждаетесь в деньгах и чтобы я дал вам десять марок» (Greven, N106; Frenken, 103)[151].

158

Сцены из жизни дурных священников. Миниатюра из «Морализирующей Библии».

159

Монах-келарь — пьяница. Прорись

160

Развратный монах. Иллюстрация к «Декамерону». Франция, около 1435.

161

Дьявол, раздающий отпущение грехов. Работа чешского мастера. Около 1500.

Можно предположить, что такого рода анекдоты предназначались не для всех прихожан, а циркулировали в среде образованных, которые одни могли оценить соль шутки о реалистах и номиналистах и возмутиться неграмотностью священнослужителя. Если б Маугрин был благочестив и безгрешен, его необразованность могла бы быть даже зачтена ему как достоинство. Ибо, признав, что изучать грамматику полезно, Жак де Витри тут же говорит, что не следует осуждать тех религиозных людей, которые не слишком преуспели в этом искусстве. Он пересказывает эпизод из жития святого Антония о том, как этот святой, которого некие философы презирали за то, что он был illitteratus, посрамил их своей мудростью (Crane, N 30). Робер де Сорбон писал: «Книги Присциана, Аристотеля, Юстиниана, Грациана, Гиппократа, Галиена, согласен, превосходны, но не учат спасению души… Хотите знать, какой клирик наилучший? Не тот, кто допоздна сидит с лампой и делается доктором, а тот, кто более всех любит Господа»[152].

Учить triviales artes можно, говорит проповедник, но, напоминает он, ангел прибил святого Иеронима за то, что он читал сочинения язычников, бросив ему обвинение: «Ciceronianus es, non Christianus» (Hervieux, 337). Нечто подобное произошло и в Париже. Некий ученик явился после смерти своему магистру по имени Селла. Выходец с того света был одет в пергаментный плащ, исписанный мелкими буквами. Он признался, что тяжесть букв чрезвычайно его гнетет, все равно как если б он нес на шее колокольню этой церкви — он указал на церковь Сен Жермен, около которой он явился магистру. Письмена эти суть софизмы и пустые вопросы, на обсуждение коих он тратил свои дни и пониманием коих гордился. «Я не могу выразить тебе, как мучает меня жжение под этим плащом, но я покажу тебе одну каплю пота». Магистр протянул ладонь, и капля прожгла ее насквозь, как если б то была стрела. Под влиянием этого происшествия магистр оставил школу логики и вступил в орден цистерцианцев, произнеся при этом стих: «Linquo coax ranis, cra(s) corvis, vanaque vanis, Ad logicam pergo que mortis non timet ergo» («Квакал я с лягушками, каркал с воронами, занимался суетой сует; иду к той логике, коя не страшится ergo смерти»). В Париже Жак де Витри видел, как этот магистр демонстрировал свою прожженную адским потом руку (Hervieux, 341; Crane, N 31; Klapper 1914, N 24; Legenda aurea, 163).

162

Воскресение мертвых. Собор Сен Лазар

163

Иуда, повешенный бесами. Собор Сен Лазар

164

Добрый и дурной пастыри: Христос с овцами и монах с козлами. Французская миниатюра второй половины 12 в.

Сам Аристотель, явившись после смерти какому-то мирянину, признался, что на том свете различения по родам и видам (quid genus, quid species) не имеют никакого значения, ибо вся премудрость там исчезает (Hervieux, 339).

Знания многообразны и преходящи, за одним мнением тут же высказывается другое, и книга появляется за книгой, — всего не узнаешь. Гоняющийся за знаниями, по мнению Жака де Витри, уподобляется тому мужику, который, уронив топор в воду, остановился на мосту, поджидая, когда в реке стечет вся вода (Crane, N 34). Эти занятия не только тщетные, но и чреватые опасностью. Существуют богословские истины, о которых не следует рассуждать, ибо дискуссии лишь запутывают, сбивают и грозят впадением в ересь, — эти истины нужно принимать без рассуждений. Один монах из Монмута любил поспорить о Троице, и, хотя приор монастыря запретил ему подобные диспуты, он продолжал рассуждать о ее ипостасях и различиях между ними. К чему это привело? Наутро обнаружилось, что все его знания исчезли, так и не возвратившись к нему до конца его дней (LE, 86). И точно так же некий парижский магистр (Алэн Лилльский?), похвалившийся тем, что понимает послания апостола Павла лучше, чем сам святой Павел, понес божью кару и тотчас утратил всю свою ученость, так что едва мог вспомнить хотя бы одну букву, и в монастыре, куда его поместили, монахиня с трудом обучила его семи псалмам (ЕВ, 294; Klapper 1914,153). Магистр Ланфранк тоже много размышлял о святой Троице. На пути он увидел какого-то мальчика, переливавшего воду из реки в колодец, — он сказал, что намерен вычерпать всю воду. «Сие невозможно», — заметил магистр. «Но так же невозможно и то, о чем ты размышляешь», — возразил мальчик и исчез (LE, 86; Klapper 1914, N 23)[153]. Робер де Сорбон писал: «Рассуждают ученые о затмении солнца, а затмением душевного солнца, каковое из-за грехов происходит в их сердцах, не озабочены»[154].

При оценке этой в целом антиинтеллектуальной позиции проповедников нужно учитывать, что сами они отнюдь не были необразованными или недостаточно начитанными людьми. В их сборниках цитируются сочинения античности и средневековья, они в курсе событий и диспутов, происходивших в парижском университете[155], и хорошо знают его жизнь[156].