Вернулся Джамуха на следующий день около полудня, сильно пьяный, лез к Тэмуджину обниматься, кричал что-то несвязное о могуществе рода джадаран и скоро лег спать.

Разочарованный, со смутным, горчащим чувством униженности Тэмуджин поехал домой. Вернувшись в стойбище, он никому не сказал о случившемся. Поев вареной изюбрятины, он ушел в ближний лес и весь вечер просидел за кустами, на хвойной земле, обдумывая свои отношения с андой, пытаясь понять его поведение.

Как ни просился вывод о том, что Джамуха оказался человеком неблагодарным и ненадежным – едва возвысившись, он тут же забыл о том, кто ему помог вернуть отцовский улус, его потянуло к общению с другими властительными нойонами (а друг-анда стал не нужен и его запросто можно оставить) – ему все еще не хотелось думать о нем плохо.

«Видно, от нежданно полученной власти и могущества кровь ударила в голову, – решил он. – Это и понятно, он ведь и так весь какой-то раздерганный, да и молод еще, со временем это пройдет, а парень он неплохой».

Однако, когда речь зашла о том, где ему добыть все необходимое для предстоящего торжества, Тэмуджин решил не обращаться к анде. «Надо пока присмотреться к нему, – неопределенно подумал он. – Он, конечно, не откажет мне, но как бы не пришлось потом пожалеть о своей просьбе…»

После долгих раздумий, мысленно перебрав всех, к кому может обратиться за помощью, тщательно взвесив все доводы, он остановил свой выбор на дяде Даритае.

«Теперь, – наконец вывел он главную мысль, – когда меня поддерживает кереитский хан, а Таргудай неизбежно ослабнет, и от него отшатнутся многие борджигины, дядья-кияты должны будут искать сближения со мной. Хотят или нет, у них будет одна дорога – ко мне. А в этом деле, когда я получаю отцовский улус, по обычаю они самые близкие из соплеменников и не могут не присутствовать на обрядах. Но мне надо будет самому обратиться к ним и пригласить – ведь они старшие в роду, я младший. А там, может быть, и заживем все вместе, как прежде, в одном улусе… Возможно, – воодушевившись, додумывал он дальше, – с этого и начнется новое объединение борджигинов, а затем и всех монголов и я буду ханом, как и предсказано шаманами, как объявил мне западный хаган Чингис Шэрээтэ Богдо…»

Такие мысли часто стали посещать Тэмуджина в эту пору, когда приближалось его восхождение на отцовское место. При этом он часто, никому не сказавшись, брал туес свежей архи, шел к подножию горы и брызгал в небо. Домочадцы, глядя на него, молчали, гадая про себя, по какому важному делу обращается он к небожителям.

В середине лета Джамуха играл свою свадьбу и пригласил его вместе с матерями. Те остались дома, а Тэмуджин поехал вместе с Хасаром.

Невесту, просватанную у джелаирских нойонов еще отцом Хара Хаданом, родители отдали молодому нойону с радостью, стремясь породниться с новым властителем могущественных джадаранов, да еще «младшим братом» кереитского хана. Свадьба прошла пышно, съехались все нойоны, которые весной присутствовали при возведении Джамухи на место главы рода.

Тэмуджина, как близкого родственника матери жениха, усадили на почетное место, рядом с Джамухой. Место покойного Хара-Хадана занял еще недавно мятежный Хя-нойон, а дядю Ухэра, который был рядом с Джамухой в самую тяжелую пору, посадили куда-то пониже, и это сильно покоробило Тэмуджина. После всех обрядов, улучив время, когда они были с Джамухой наедине, Тэмуджин указал на это:

– Ведь этот Хя еще три месяца назад ограбил твой улус, а Ухэр единственный остался тебе верен, его и надо было посадить вместо отца, хотя бы в благодарность.

– Да как же ты не поймешь? – вспыхнул Джамуха. – Хя главный среди моих дядей, куда он, туда и остальные потянутся. Его я посадил, чтобы приблизить, чтобы не держал зло. А Ухэр, он и так рядом, да он и не обидчив, не беспокойся за него.

«Как же быстро изменился анда! – пораженный, думал Тэмуджин, возвращаясь домой. – Он ведь был совсем другим, честным и прямым. Три года назад в нашем курене он один дружил со мной, когда все другие отвернулись от меня. Что же изменилось? То, что он теперь стал властителем, главой рода? Говорят, власть меняет человека, но неужели так быстро? И я так же изменюсь?.. Ну, нет…»

Незаметно проходило лето и подкрадывалась осень. Уже начинали желтеть березы на высоких склонах хребтов, а по утрам обильно падали холодные росы.

Тэмуджин проснулся от крика. Кричали снаружи.

– Просыпайтесь! Вставайте все! – где-то у молочной юрты истошно вопила Хоахчин. – Будите мать Оэлун!..

Рядом встрепенулась Бортэ, горячей со сна рукой схватила его за плечо.

– Что там такое, Тэмуджин, слышишь?

Рывком натянув штаны и рубаху, Тэмуджин вышел из юрты. В предрассветных сумерках едва не столкнулся с Хасаром.

– Какие-то люди едут сюда! – тот широко открытыми глазами смотрел на него. В руках он держал лук и саадак со стрелами. – Много их. Послушай землю.

У Тэмуджина враз похолодело в груди, сжалось под сердцем. Он огляделся по сторонам и быстро прошел к коновязи.

Прилег, щекой приминая жесткую траву, прижался ухом к земле. Земля ровно и тяжело гудела. По непрерывному, тугому звуку казалось, что где-то идет большой табун.

«Кажется, не меньше сотни, а может, и намного больше, – ошеломленно соображал он. – Но еще не близко… Идут со стороны восточного ущелья. А там одна дорога – с верховьев Онона. Значит, тайчиуты. Ну, вот, наконец, взялся за меня Таргудай…»

В груди заныло, сердце схватилось тяжелым комом, и разом почувствовался липкий, вяжущий душу страх. Тело стало невесомым, как перед прыжком на дикого жеребца. Пронеслись в памяти тяжелая канга на шее и злое, мстительное лицо тайчиутского нойона…

Тэмуджин поднялся на ноги. Перед ним уже стояли братья и нукеры с оружием в руках. Из малой юрты, запахивая халаты и подвязывая пояса, спешили матери.

– Это тайчиуты, – ломая в себе страх, тщательно скрывая волнение в голосе, сказал Тэмуджин, – они идут за мной. Но уходить надо нам всем, иначе возьмут вас, чтобы торговаться со мной. Седлайте коней, берите еду, одежду, самое нужное, а остальное бросим.

– И куда же нам теперь? – осевшим голосом проговорила Сочигэл. – Разве убежишь от них…

– Не бойтесь вы! – вдруг обозлясь на нее, прикрикнул Тэмуджин и разом оправился от первого испуга.

Он твердо придавил заполошенный взгляд Сочигэл, затем внушительно оглядел всех.

– Главное – не бойтесь. Скроемся в лесу. Эти места тайчиуты знают плохо, кони их непривычны к горным тропам, скоро обессилят, а мы знаем тут каждый угол, найдем, как их провести. А потом они сами уйдут…

По лицам братьев видно было, как те ободрились от его слов. Хасар с шумом выпустил из груди воздух, блеснул озорными глазами, толкнул Бэлгутэя.

– Не трясись, а то в штаны наложишь.

Тот отмахнулся от него: