Они так и поступили. Когда отряд спустился с горы, Фолко с изумлением увидел, что вершина, вздымавшаяся на добрые шесть сотен футов, словно объята пламенем; огонь там пылал много ярче солнца. Такое пламя приметно за многие лиги… днем и ночью, в любую непогоду и при самом ярком свете…

— Теперь ждем, — повторил Рагнур.

Первое, что сделал хоббит, вернувшись в лагерь, — взялся за перстень Форве. Свет, Свет, загадочный Свет, лившийся откуда-то с недальних южных пределов — что с ним? Всем своим существом Фолко чувствовал этот напор, каждое слово, каждый жест спутника вызывали раздражение, все время хотелось ответить чем-то обидным, резким. Постоянно приходилось сдерживать себя, чуть ли не ежесекундно напоминая: это тебя пытаются заставить ненавидеть… кому-то очень нужно, чтобы вы вцепились друг другу в глотки… не поддавайся, держись, держись во что бы то ни стало!

Он знал, что остальные чувствуют то же самое. Тяготы дороги помогали гасить ссоры в самом зародыше, но теперь, когда отряд остановился на берегу лазурной бухты, все накопившееся может прорваться, и… Фолко вздрогнул, представив, как выясняют отношения Торин и Малыш.

Он должен дотянуться! Должен! Бойня, случившаяся двенадцать дней назад, нелепая и странная битва — явно от того же выжигающего рассудок жара! Он, Фолко, должен почувствовать его! Обязан!

…И вновь, повинуясь напряженной, точно струна, воле, устремился в полет радужный мотылек.

Черная земля, темно-синее небо, почти неотличимое от земли, — и бьющий прямо в глаза, острый, словно копье, луч света. Ничего не осталось в этом мире, только черная безжизненная земля да синее беззвездное небо. Фолко казалось — он провалился в бездонную яму времен, угодив аккурат в те года, когда нагнанные Мелкором тучи заволокли все небо Средиземья — и в этой мгле, скрывавшей свет Солнца и Луны, проснулись, согласно одной из легенд, Перворожденные Эльфы…

На сей раз боль оказалась сильнее. Она возникла в первый же миг полета; и, не отступая, все усиливалась — с каждым мгновением. Слепящий свет не давал ничего увидеть вокруг; Фолко мнилось — под ним расстилаются горы, но различить ничего не мог. Но вот изломанная чернота внизу, которую он принял за пики хребтов, сменилась гладкой тьмой равнин — и с этих равнин рвался в темное небо узкий, как стилет ночного убийцы, луч света…

Хоббит попытался проникнуть еще дальше — но нет, сопротивление слишком сильное. В голове гремели кузнечные молоты, словно вся Мория разом встала к наковальням.

И тут он услышал голос. Вернее — голоса. Негромкие и притом — не слишком приятные.

— Да, да, опять!.. (Все тонет в грохоте барабанов…) — Снова то самое, повели…

— Обрати свою силу!..

— Сожги нечестивого чародея!..

Боль наконец взяла верх. Хоббита буквально вышвырнуло обратно в реальность. Голова раскалывалась, виски ломило, перед глазами все плыло.

Но прозвучавшие голоса Фолко помнил очень отчетливо. Он не сомневался — услышанное им не бред, не морок, не помрачение рассудка. Он и в самом деле слышал голоса. И услышанное — как бы кратко оно ни оказалось — совершенно не понравилось хоббиту.

Во-первых, какой-то «повели…» — ясное дело, «повелитель». Причем его окружение говорило на понятном Фолко языке — в видении он казался Всеобщим. Если все услышанное — правда, то получается, что попытки хоббита заглянуть за кулисы творящегося в Средиземье действа не остались незамеченными. Воображение тотчас нарисовало Фолко мрачную толпу древних старцев в черных мантиях, размахивающих иссушенными временем руками, потрясающих посохами — и на высоком троне мрачного, как туча… кого?

Человека? Эльфа? А может, невесть каким путем уцелевшего слугу Саурона, какого-нибудь Черного Нуменорца?..

«Сожги нечестивого чародея»… гм-да-аа… Отсюда непосредственно следовало, что, во-первых, имелись «честивые» чародеи, что уже само по себе настораживало; во-вторых, сводящий с ума Свет мог, при желании, обращать посягнувших на его силу в пепел. Веселая вещь, что и говорить…

Гномы, разумеется, не замедлили пристать с расспросами.

— Только не спорить! — елико мог сурово предуведомил хоббит. — Не о чем пока. Похоже, вокруг той лампы собралась изрядная туча мошкары, и, боюсь, нам придется повозиться, прежде чем мы ее разгоним… Какие-то заклинатели… Люди…

— Отлично! Значит, есть кому снести голову с плеч! — кровожадно объявил Малыш.

— Ты до них доберись сначала, — мрачно заметил Торин. — На Юг дуром соваться нечего. Придется вернуться в Умбар… И все начинать сначала.

— Если нам любезно подарят это время, — заметил Фолко.

— Куда ж они денутся? Вон, послали перьеруких на Харад — и чем кончилось?

— Чую я, тут не все так просто, — покачал головой хоббит. — О враге думать, будто он дурак — последнее дело, брат тангар. Сдается мне, пробовали они… что почем…

— А откуда же столько перьеруких взялось? — возразил Торин.

— Не удивлюсь, если окажется, что их всех до единого собрали… — пожал плечами Фолко. — Вспомни, Вингетор рассказывал.

— Не слишком мне нравится эта идея — в Захарадье тащиться! — объявил Малыш. — Здесь-то, в Хараде, едва в Чертог Ожидания не отправились… Это вам не Восток! Тут головой думать надо…

— Подготовимся — так ничего с нами и не случится, — самоуверенно заявил Торин. — В Умбаре опытного и лихого народа хватает. Того же Рагнура возьми.

— А что? Я с охотой. — Кхандец хищно усмехнулся. — Едва ли мы обретем в том походе богатство — но какое богатство сравнится со славой? Не волнуйтесь, до Умбара мы доберемся довольно скоро. Корабли проходят редко, но свет Знака виден за десятки лиг. Какой-нибудь точно нас подберет.

— А почему ты так уверен, что корабль непременно окажется попутным? — осведомился Фолко.

— Потому что идущий в поход «дракон» никогда не свернет с курса, — пожал плечами Рагнур. — Морской Отец велит помогать другим, когда твое дело уже сделано.

— Что-то не особо мне это нравится… — проворчал Торин. — Сколько я имел дел с морскими танами — всегда не по-твоему выходит!

— Значит, оказать тебе помощь и было их тогдашним делом, — усмехнулся Рагнур.

Гном поднял брови, но ничего не ответил.

Началось томительное ожидание. Вновь — «ожидание на краю»…

АВГУСТ, 20, ЮЖНЫЙ ХАРАД, ПОЛЕ БОЯ

Санделло осадил коня. Как и говорил тот презренный трус из числа разряженных тхеремских дворцовых стражей, дальше пути не было. Выходит, не врал… Может, и не надо было ему голову рубить…

За десять дней горбун одолел весь Харад, оставив по себе долгую память.

Он шел знакомыми путями, где еще встречались люди, хорошо помнившие и его, и Олмера. Однако уже у Хриссаады удача ему изменила. Он нарвался на конный патруль харадримов, которым командовал молодой, горячий, а значит, и глупый десятник. С горбуна стребовали какую-то подорожную, начали расспрашивать, откуда он едет, куда и зачем… Дело кончилось тремя трупами и парой раненых. Их следовало бы добить, но эти шакалы валялись в ногах, вымаливая пощаду, и сердце старого мечника дрогнуло — едва ли не впервые в жизни. Он оставил этих гиен жить… А потом ему на плечи села погоня. Он оторвался, прикончив еще несколько человек, и сумел ускользнуть, запутав тхеремцев в джунглях. Для северянина, внезапно оказавшегося там, это была верная смерть; но Санделло, видать, оказался слишком жесток и жилист, не по вкусу Старой Мамаше, как называли костлявую в степях Истланда. Он прорвался сквозь лесную крепь — и вышел на пепелище.