— О боже…

Кардель что-то буркнул, видимо, подтвердил незамысловатый вывод Винге. И в самом деле — о боже…

— Жан Мишель… а ваши-то политические взгляды каковы?

— Мои? Политические? Х-ха… только идиоты могут сгоряча, не думая о последствиях, предпочитать нового тирана старому. К старому вроде бы уже привыкли. А новый… сначала прикиньте, кто идет на смену.

— То есть вы не собираетесь использовать этот список в политических целях?

— В каких еще политических целях? Ее жизнь зависит от этой поганой бумажки! И не только ее… Но где ее найти?

— Берегите эту поганую, как вы выразились, бумажку, как зеницу ока.

Сёдермальм. Эмиль Винге пересек мост у Слюссена, миновал церковь, где на погосте похоронен его брат, и оказался в кварталах, о которых только слышал, но никогда раньше не бывал. Под вой обрадовавшихся долгожданному ветру мельниц поднялся на холм. Устал. Но во всем плохом можно найти что-то хорошее — по крайней мере согрелся.

По другую сторону холма его ждал совсем другой город, не тот, который он знал. Город бедняков. Единственный каменный дом — ночлежка. Все остальное жилье — деревянные хижины того сорта, что в Городе между мостами строить запрещено из соображений пожарной безопасности. Здесь живут рабочие табачных, кожевенных и красильных мануфактур — никаких вывесок не нужно, фабрички заявляют о себе специфической вонью, окриками десятников и извиняющимся бормотанием работников. Старые, когда-то богатые усадьбы опустели, в них разместились прядильные станки и столярные верстаки.

В лицо ударил такой порыв ветра, что он остановился, будто наткнулся на невидимый шлагбаум. Желудок чуть не вывернуло наизнанку. Пришлось закрыть нос рукой и вдохнуть ртом. Вонь, рядом с которой даже Мушиный парламент пахнет вполне терпимо. В просвете между домами тускло блеснула жирная вода. Преодолевая себя, Винге подошел поближе: да, это оно и есть. Озеро, о котором рассказывал Кардель. Фатбурен. Хотя озером назвать его можно только с большой натяжкой — огромная яма, заполненная загустевшей, медленно покачивающейся жижей. По берегам — четырехугольные покосившиеся выгородки, куда золотари должны выливать содержимое выгребных ям, но они заросли травой. Ими, судя по всему, давно никто не пользуется, льют прямо в озеро. Покачивающаяся у самого берега бычья голова с синим плюмажем мух внезапно дернулась и ушла под воду. У Винге похолодела спина: он вспомнил, что именно здесь все и начиналось. Отвернулся и пошел прочь. Лучше обойти, чем идти по берегу, поминутно оглядываясь — нет ли кого за спиной.

Несколько раз останавливался, спрашивал дорогу, но каждый раз получал один и тот же неопределенный ответ — дальше, дальше. В конце концов, выручило обоняние: уловил характерный запах горящего угля. Кузница расположилась на заднем дворе, открытая всем ветрам, — неизбежно настанет день, когда мирно полыхающий в горне плененный Красный самец вырвется на свободу и потребует возмездия за унижение.

Кузнец положил клещи и пошел ему навстречу.

— Работу ищешь? Жидковат ты вообще-то… но я, на твое счастье, не особо капризный.

Винге оторопел, а кузнец усмехнулся, вытер руки о кожаный фартук — шучу, мол, не пугайся попусту. Размазал тыльной стороной кисти сажу на лбу и жестом пригласил присесть на колоду.

Винге каждый раз вычеркивал из списка очередную из работающих на Военную коллегию мастерских, но все равно потерял счет.

Начал, как уже привык, издалека — ответы кузнеца мало чем отличались от предыдущих.

— Дерьмо, а не времена. Черт бы побрал Свенсксунд. Не то чтобы я хотел посадить на трон русского короля, ну нет. Но если по справедливости — закончись битва по-иному, еще повоевали бы, и не один год. Помню восемьдесят восьмой, восемьдесят девятый… Молот грохотал днем и ночью. Каждому рыцарю — сабля, штык или тесак. За работу проси сколько хочешь, никто даже не думал торговаться. На Железной площади не заказчики нас выбирали, а мы их — так не терпелось юнцам саблей помахать. На цеховом балу кузнецы — что твои дворяне, с серебряными пряжками на башмаках. А теперь? Оборванцы оборванцами, сажа да кожа… а у меня две дочери на выданье. Где я им приданое возьму? Им-то что делать? Раздвигать ноги пошире и ждать, пока какой-нибудь болван обрюхатит? Тогда конечно… Тогда хочешь не хочешь — женись, а то родственники башку открутят.

Кузнец сплюнул и почесал затылок.

— Большое благо — война, вот что я тебе скажу. А что еще движет людей вперед? Если знаешь, что враг у границ и вот-вот впорет нож в спину, на сыновей наденут ярмо, а жену и дочерей пустят по рукам?

Винге решил не торопить кузнеца — пусть облегчит душу. Взял лучину, пошел к горну и раскурил трубку, не забывая кивать.

— Глянь-ка на Город между мостами — кишит бродягами и ворами. Сколько облав ни устраивай, через неделю опять их полно. Еще больше, чем раньше. Больше и наглее. Только война спасает. Лучшие возвращаются, а мусор закапывают. Что ж… и в хозяйстве так: — посадить — посадил, а не станешь прореживать, ничего путного не вырастет. Ну, нет… шестерни жизни смазывают кровью, так уж устроено. Это все знают, только говорить боятся. Как долгий мир — так голод. Слишком много ртов.

Кузнец вздохнул, плюнул на палец и прикоснулся к клещам. Послышалось слабое шипение.

— Говорят, блаженной памяти король сам затеял войну, чтобы потом русских обвинять. И что? Нет, вот ты скажи — и что? Только блага народу желал. Нынешние имя его полощут, во всех грехах винят. А мы, кузнецы, по гроб ему благодарны. Как ни соберемся в кабаке — первый же стакан за покойного короля Густава.

Винге развернул тряпку и протянул стальную заготовку. Кузнец взял ее с видом знатока и повертел в руках.

— Вот тебе и пример. Еще сто лет назад такое оружие никуда не годилось. Даже перемирие объявляли — выправить оружие, наточить. А после нашей закалки саблей можно целый полк уложить. Вытер кровь, посмотрел — еще годится. Не бегать же каждый раз к точильному камню.

Он поднес заготовку к глазам и долго всматривался, время от времени бросая на Винге настороженные взгляды.

— Из моей кузни?

— Именно это я и хотел спросить.

Кузнец положил клинок на ребро ладони и подвигал, ища центр тяжести.

— Похоже, да… мой подмастерье, Альбрехт… его ковка. А вы откуда? Из консистории? — Он неожиданно перешел на «вы». — Он что, натворил что-то со своими еретиками?

— Нет. Я не из консистории. Я из полицейского управления.

— Еще того чище.

— Расскажите, что вы о нем знаете.

Кузнец развел руками:

— Способный паренек. Ему бы еще поучиться — цены бы не было. Наше-то мастерство не для каждого, это понимать надо. Руки сильные, аккуратный, сто раз подумает, прежде чем молот поднимет. Ни одной заготовки не испортил — это, скажу я вам, редкий случай. Когда сам ходил в подмастерьях, было такое посвящение: парни постарше нассут полную миску мочи, башку тебе обреют наголо и нагнут. Жжет, я вам скажу… не столько череп, сколько душу. Альбрехту предстояла та же проба… а может, и нет, он все же чужак. Откуда-то с юга, из немцев, что ли… С письмом пришли, он и его кузен. Вроде бы они мне родственники, кто их разберет. Седьмая вода на киселе. Я его взял в подмастерья, а Вильгельма поставил на меха. Тот-то пожиже будет, пусть сил набирается.