— Думаю, до поры до времени мы воздержимся от летающей кушетки. Но позвольте заверить: ваши рассуждения дали мне богатую пищу для размышлений. Вы целиком заслужили ваш гонорар. — Он ласково улыбнулся. — Даже не могу припомнить, когда я в последний раз тратил деньги с такой пользой.

Сетон проводил лекаря до дверей.

— И еще одно… Вам известно, где я живу, но я предпринял определенные усилия, чтобы узнать, где живете вы. И если вы никогда и никому не назовете мой адрес, у меня исчезнут все основания помнить ваш.

Найти оказалось совсем не трудно. Достаточно спросить любого полицейского курьера. Про секту гернгутеров знают все. Их пастор, Ларс Свала, проповедует в Городе между мостами с незапамятных времен — всегда на Большой площади, с факелом, в окружении паствы. Он мог бы проповедовать часами, но обычно кому-то из ночной стражи надоедают выкрики, и он разгоняет непрошеное сборище. И где их найти — тоже никакой не секрет. Посторонних они впускают неохотно, а с другой стороны — и желающих по пальцам сосчитать. Усадьба довольно большая, от окаймляющей Королевский сад аллеи до самого берега Кошачьего моря. Секта располагается здесь с начала века. Поначалу весьма малочисленная, а ныне — сотни прихожан. Старых и молодых, нищих и знатных. Даже при дворе есть приверженцы гернгутеров; поговаривают, даже вдовствующая королева и юный престолонаследник проявляют интерес к еретическому учению. Официальная церковь выжидает, но многие пасторы сыплют проклятиями и грозят вероотступникам адским огнем.

Эмиль Винге шел знакомым маршрутом: мимо церкви Святого Якоба. Посмотрел на парадные двери и слепые окна «Несравненного». Сезон еще не начался, но жизнь, судя по всему, кипит: идет подготовка к сезону, обсуждают осенний репертуар. Насколько ему известно, еще не было случая, когда пришли бы к общему соглашению; всегда остаются недовольные или обделенные. Театр — двор в миниатюре, вечные заговоры и интриги.

Обнесенный стеной Королевский сад пуст. Опавшие листья летят, подпрыгивая, по аллеям и сбиваются во влажные кучи по углам ограды, там, куда принес их переменчивый, а нынче особенно холодный ветер. Винге поднял воротник и втянул голову в плечи.

Главное здание усадьбы смотрит на Королевский сад — двухэтажный дом красного кирпича, за ним еще один, почти такого же размера, и несколько деревянных домиков поменьше. Винге остановился — и что дальше? Где искать? Наугад открыл дверь главного здания и начал подниматься по лестнице. Гулкие шаги отдались таким эхом, что откуда-то из боковой двери выскочила служанка с испуганной и недовольной миной.

— Вдова отдыхает после обеда.

Винге назвал подсказанное Блумом имя. Служанка с облегчением кивнула и поманила Эмиля к черному ходу. Они вышли в усаженный яблонями двор. Ветви прогнулись под тяжестью крупных полосатых яблок, под деревьями сложены штабелем корзины, стоят стремянки — пора собирать урожай. На полпути ко второму большому строению служанка остановилась и сложила руки рупором.

— Ларс! Тут по твою душу пришли.

Винге не сразу заметил: крупный мужчина обрезает ветви на яблоне. В одной рубахе, несмотря на холод. Слез со стремянки, вытер со лба пот и приветливо кивнул. Мало похож на священника: кряжистый, как дуб, спутанная борода с заметной сединой. Приветливо улыбнулся, и Винге понял, насколько обманчиво первое впечатление. Похож, еще как похож. Улыбка полна доброты и сострадания, Божье слово из уст такого пастора должно восприниматься, как единственная и непоколебимая истина.

— Ларс Свала к вашим услугам.

— Эмиль Винге. Я из полиции.

Пастор никаких вопросов задавать не стал. Молча показал на тропинку между яблонями, где, судя по всему, совсем недавно поработали граблями.

— Я не так-то много знаю про вашу веру.

— Наверняка больше, чем полагаете. Все верят в одного и того же Бога, в том числе и мы. Разница всего лишь в том, что мы сохраняем за собой право молиться по-своему, без церковных ритуалов. Церковь назначила себя посредником между Богом и человеком, но сами подумайте: речь идет о спасении души. Не кажется ли вам, что спасение души, самое главное в жизни событие, священный акт, не нуждается в посредниках?

Винге улыбнулся:

— Неудивительно, что церковники стараются от вас избавиться.

Лоб Ларса Свалы покраснел, и он заговорил с внезапной горячностью:

— Чему тут удивляться? Тут они едины: церковь их кормит. Но разве это правильно? Епископы убеждают паству приобрести место в раю — и на эти деньги покупают устриц. Как будто Господь видит разницу между кошельком с риксдалерами и горстью песка… — Он внезапно застеснялся. — Извините. Как заходит этот разговор — начинаю волноваться. Давайте продолжим разговор сидя. — Он показал на скамейку на аллее.

— Минуточку… — Винге не двинулся с места. — Вы же не отрицаете заповеди? Признаете святыни?

— Само собой. — Ларс Свала пожал плечами, словно удивляясь неуместности вопроса.

— Согласны ли вы, что к человеку знающему, понимающему и впитавшему в себя слово Божье должны предъявляться более высокие нравственные требования, чем к невеже?

Свала задумчиво кивнул:

— Пожалуй… грех, совершенный по незнанию, простить легче.

— Значит, и наказание за сознательное прегрешение должно быть суровее?

— Звучит разумно.

— А если этот знающий и понимающий человек — вы сами? И грех заключается в намеренном искажении правды?

Свала грустно улыбнулся:

— То есть вы намекаете, что я в ловушке собственных убеждений. Не думаю… если ваши вопросы приведут меня к признанию греха, что ж… буду только рад, что их ставите вы, а не какой-нибудь болван.

— И еще… Я не испытываю никакой неприязни к вашему толкованию веры, поскольку ни у меня, ни у кого-то другого нет реальных инструментов оценки истинности тех или иных религиозных учений. Здесь царит произвол, а я не сторонник произвола. Никому не желаю зла, кроме тех, кто сам сеет зло. Вы меня совсем не знаете, тем не менее — прошу поверить на слово.

Ларс Свала некоторое время смотрел на Эмиля оценивающим взглядом, покачал головой и вздохнул:

— Мне и раньше приходилось разговаривать с полицейскими, но вы… извините, вы на них совсем не похожи. Как у пастыря, у меня есть некоторый навык понимания человеческих душ. Не вижу в вас злого умысла, поэтому готов поверить.

Винге показал на яблоню:

— Вы оставили трость и шляпу под деревом, но я отсюда вижу траурную ленту на тулье.

— Волк задрал агнца.

— А этот агнец… откликался на имя Альбрехт?

Свала не мог скрыть удивления:

— Откуда вы знаете?

— Это вы отнесли его на погост, или кто-то другой из вашей… скажем так, отары?

— Никто другой. Я сам.