«Сабина хочет внести свой вклад в сумме ста тысяч сестерциев из своего собственного кошелька, чтобы запустить эту схему раздачи хлеба. Я уверен, что ты будешь довольна».

Сто тысяч сестерциев? О нет, чем тут можно быть довольной? Если так дело пойдет и дальше, этой девчонке самой того гляди придется пойти с протянутой рукой, прося подаяния. Почему бы – если ей не терпится заняться благотворительностью, – Сабине не подыскать себе что-нибудь поприличнее, нежели вытаскивать из трущоб всяких шлюх и давать им работу? А что касается раздачи хлеба, хватило бы и символической суммы. Сто тысяч сестерциев! Это примерно четверть суммы, которую плебей вносит, чтобы перейти во всадническое сословие. К тому же откуда у нее свой кошелек? Эти деньги принадлежат дорогому Публию, и он вряд ли сумеет выкроить из них требуемую сумму. Если вы фигура публичная, ваша жизнь – дорогая вещь, вечно нужно кому-то платить, кого-то подкупать, где-то появляться, ходить в гости, самому принимать гостей.

Лучше бы она потратила эти сто тысяч на то, чтобы протолкнуть его вверх! И что самое главное, она ведь все прекрасно понимает. И делает это нарочно, с умыслом, чтобы позлить ее, Плотину, чьи наставления и советы она привыкла пропускать мимо ушей. На чьи письма отказывалась отвечать. Разве она ответила хотя бы на одно из тех писем, которые Плотина отправила ей с начала кампании? Писем, призванных наставлять и направлять, давать материнские советы? Ни на одно.

Плотина резко вздохнула и оторвала глаза от письма дорого Публия. Позади нее нежно журчал фонтан, ветер покачивал голыми ветвями кипарисов, однако императрица Рима ничего этого не замечала: радость ее дня была омрачена.

– Ниоба! – прикрикнула она на рабыню, беря у нее из рук полотенце. – Немедленно переделай этот шов!

– Да, госпожа.

«Я доверяю тебе распорядиться насчет пожертвования Сабины», – писал дорогой Публий, после чего пустился в легкомысленные рассуждения о других вещах. Например, как он, поскольку армия дошла до Сармизегетузы и легионы заняты подготовкой к осаде, может позволить себе время от времени выбраться на охоту. Но Плотина отложила письмо. Зачем читать, что пишет ей дорогой Публий, если сама она в дурном настроении. К тому же у нее имелись иные соображения по поводу того, как ей провести день.

Императрица просидела в гроте еще полчаса, глядя на расстилающиеся внизу сады. Ветер тем временем заметно усилился, резкий и холодный, и пурпурная стола на ходу колыхалась вокруг ее ног. Но рабыни не жаловались, лишь потуже укутались в шали и сосредоточились на работе, пока их хозяйка продолжала сидеть, похлопывая письмом о каменную скамью.

– Приведите ко мне моего нового секретаря из Афин, – наконец произнесла Плотина. – Если не ошибаюсь, его имя Басс. Я бы хотела поговорить с ним о новом порядке раздачи хлеба.

Если она возьмет это дело в свои руки, это даст ей возможность следить за его ходом, контролировать, получать нужные сведения.

«Я доверяю тебе распорядиться насчет пожертвования Сабины», – написал ее дорогой Публий. Так она и поступит. Другое дело, что эти сто тысяч сестерциев могли бы найти себе лучшее применение, вместо того, чтобы быть истраченными на кормежку сопливых сорванцов в провинциях.

Безусловно, бывшая императрица Марцелла назвала бы это вмешательством в чужие дела. Плотина называла это долгом.

– Пойдемте, – бодро сказала она своим женщинам, вставая со скамьи. – Здесь слишком холодно. От такой работы никакого прока. И почему ни одна из вас даже словом не сказала мне об этом?

– Да, госпожа, – хором пробормотали служанки и следом за ней направились назад в дом.

Сабина

– Я бы не советовал тебе слишком много времени проводить на солнце, – заметил Адриан. – Ты уже стала совсем коричневая.

Сабина посмотрела на свои загорелые руки.

– Траяну нравится.

– А мне – нет.

Сабина прекрасно знала, что ему нравится, а что нет. Так что дело вовсе не в загаре, а в том, какое замечание отпустил по этому поводу император на последнем ужине, похлопав Сабину по веснушчатой щеке.

– Ты переносишь тяготы армейской жизни куда лучше собственного мужа, моя маленькая Сабина.

– Он не хотел тебя обидеть, – сказала она Адриану. – Подумаешь, слегка пошутил.

– У него нет причин шутить надо мной. Я честно исполняю свой долг. Работаю в три раза больше, чем любой другой легат в его армии.

– И он это знает и ценит. Но он также прекрасно знает, что ты не любитель военных кампаний.

– Скорее солдат, – процедил сквозь зубы Адриан, перекладывая в другую руки стопку восковых табличек. – Будь то император или простой легионер – любой, кто предпочитает мечу книгу, в их глазах ничто.

– Не принимай все так близко к сердцу, – утешила мужа Сабина. Как она и предсказала в разговоре с Виксом, ее тропа пересекалась с тропой Адриана не чаще одного раза в день. Тем не менее она любила заглянуть к нему вечерком, чтобы переброситься парой дружеских слов. Особенно сейчас, когда легионы стояли под Сармизегетузой, взяв город в кольцо, в расчете на то, что враг сам сложит оружие. Что, по мнению Сабины, было пустой тратой времени.

– …бесполезные кампании, – продолжал жаловаться Адриан. – Разумеется, мятеж следует подавить, но как только осада закончится. Траян поговаривает о продолжении похода. Он, видите ли, намерен идти в Сарматию! В Сарматию! Во сколько лет и во сколько миллионов сестерциев нам это обойдется? Эти войны за расширение границ, они ложатся на империю тяжким бременем и совершенно бесполезны! Рим и так огромен!

– Да, но ведь мы обожаем приобретать новые провинции, – напомнила Сабина. – И не лучше ли, когда легионам есть чем заняться. Ведь стоит походу закончиться, как солдаты маются от безделья. У них начинают чесаться кулаки и начинают искать, на ком бы им выпустить пар.

– Их можно занять и другими способами, – произнес Адриан, задумчиво похлопывая по ладони пером. – Например, поручить им строительство…

– Траяну строительство не нужно. Он видит себя вторым Александром.

Адриан презрительно фыркнул.

– Любой император видит себя вторым Александром.

– А ты?

– Умереть в тридцать два года, чтобы сразу после твой смерти все, что ты воздвиг, развалилось на части? Нет, избавь меня. С меня довольно того, что я… Адриан.

Сабина оперлась подбородком на ладони.

– И что это значит?

– Нечто такое, чего мир еще не видел, – ответил Адриан с мечтательным блеском в глазах.

Сабина посмотрела на мужа: аккуратно подстриженная борода, сильные плечи, которые казались еще мощнее, когда на нем была кираса, рука, нервно сжимающая перо, и взгляд человека, узревшего нечто такое, что не видно остальным. Интересно, что именно? Сабина не знала. Порой она даже задавалась вопросом, насколько откровенен с ней муж. Помнится, как-то раз Адриан обмолвился, что все, что ему нужно от мира, это его исколесить. Сказал ли он всю правду? Почему-то она не могла избавиться от ощущения, что он что-то прячет, таит в душе нечто такое, чем не желает делиться ни с кем. Даже с ней.