Девочка чуть не застонала. Выходит, права была Калтащ – есть все же человек, против которого ей не устоять? За поясом ее меховых штанов вдруг что-то шевельнулось. Аякчан недоуменно запустила туда руку – на ее ладони лежало то маленькое и круглое, что кинула ей Калтащ в междумирье над Великой рекой! Крохотное медное зеркальце, то самое, в котором она должна увидеть своего покорителя, того, кто заставит ее принять судьбу албасы. Она и позабыла вовсе! Аякчан медленно поднесла полированную пластинку к лицу, внутренне готовясь увидеть там лицо Донгар Кайгала, Великого Черного – и возненавидеть его до скончания Дней!

Но в медном зеркальце не было ничего… кроме ее собственного отражения! Она… она сама… Все зависит от нее – и даже виноватым никого не сделаешь!

Аякчан вдруг резко дернули за рукав – она вскинула голову и уставилась в потерянную физиономию Буты.

– А твой… твой приятель… – кузнец замялся, подбирая слово, – камлать будет? – Он ткнул грязным пальцем в Донгаров бубен. – Нельзя ж Ночью-то!

– Он мне не приятель! – мрачно рыкнула Аякан. – А вы, Бута, странный какой-то! Кто ж Ночью-то камлать станет, смешно даже?! Он просто вообразит, что нынче День! – И она стиснула медное зеркальце в ладони так крепко, что его края больно врезались в пальцы.

– Тиха-а! – страшным шепотом просвистел Донгар, хватаясь за бубен и колотушку. – Идут!

Хакмар с тихим шелестом потянул из ножен меч…

«Как – идут?» – в растерянности замерла Аякчан. Но… Она же еще ничего для себя не решила! Она – ученица Храма, она должна подумать, взвесить все последствия, она не может так быстро! Она невольно шагнула к дверям… Фу, глупость какая, будто можно попросить черную женщину зайти как-нибудь попозже! Аякчан остановилась… За дверью слышался шорох и шарканье… многих ног. Черная что, подружек пригласила?

Могучий удар с грохотом обрушился на дверь. Аякчан шарахнулась в темный угол. И без того болтающаяся на одной петле створка отлетела, рухнув внутрь дома. Топоча торбозами, ворвалась встрепанная Ингама.

– Не-е, это еще не Черная! – отпуская рукоять меча, с облегчением пробормотал Хакмар. – Это пока еще припадочная!

– Доченька! – Ингама с воплем рванула к лежащей у очага дочери. – Родная моя, проснись! Да что ж такое – я тебя спасаю, а ты спишь и спишь, не глядишь на меня… Я соседей привела, и шамана нашего тоже! Тебе помогут, доченька, тебе обязательно помогут, – обнимая спящую девочку, зашептала Ингама.

Деревянные ступеньки тяжело заскрипели под шагами, и, заполняя собой весь дверной проем, возник человек в сделанном из перьев облачении белого шамана. Сразу понятно стало, что это шаман кузнечной слободы – плащ аж топорщился на широченных плечищах. Шагая так, что доски пола прогибались, он направился к очагу. В опустевшем дверном проеме немедленно появились физиономии помянутых Ингамой соседей. Аякчан неприязненно поморщилась. На торчащих из-за дверного косяка лицах было написано любопытство и немножко злости. Но над всем этим господствовал мерцающий в глазах страх. Одуряющий смертный ужас, от которого жалобно кривятся губы, дробно постукивают зубы и дрожат пальцы. Ужас, от которого утрачивают разум, превращаются в скулящих тварей или в скалящихся чудовищ, в котором все человеческое тонет, как в болоте, оставляя вместо людей – безмозглую и бессмысленную стаю, готовую как убивать, так и спасаться бегством.

Белый шаман принял из рук Ингамы расслабленное теплое тело дочери и наклонился над ней, напряженно всматриваясь в ее лицо.

– А этот что же – тоже вообразит, что нынче День? – пробормотал Бута и принялся искать взглядом Аякчан, похоже, считая, что она разбирается в шаманских причудах.

Местный шаман вскинул голову, так что украшавшие его шапку перья прошлись по закопченному бревенчатому потолку, а мрачные темные глаза вперились в кузнеца.

– Нашел время шутки шутить, Бута! Беда в доме твоем, кузнец, беда великая! – голос белого шамана стал мерным и в то же время грозным, как рокот темной волны, накатывающей на обледенелый берег. Он начал раскачиваться из стороны в сторону. – Беда страшная пришла, беда черная, в городе беда, в слободе беда! Метит, метит людей злая сила, семьями забирает, улицами губит… Ночью беда пришла, не Днем, Днем побоялась… – Качания его становились все шире, шире, спящая девочка на его руках то взлетала, то опускалась. – Днем белый шаман кузнечную слободу стережет, Днем белый шаман беду бы за косу поймал да по ветру развеял… – черная тень шамана, похожая на встопорщившуюся птицу, расползлась на все четыре бревенчатые стены, вскарабкалась на потолок и замерла там, горестно нахохлившись, – но беда Ночью прокралась, подлая! – мерный речитатив шамана сорвался на пронзительный визг.

Будто эхом в ответ ему взвыла Ингама – и, дергая себя за косы, принялась биться головой о стену. За дверями немедленно завопила какая-то старуха – и даже у топчущихся на крыльце здоровенных кузнецов начали жалостно, как у маленьких, кривиться дубленые физиономии. Дом кузнеца Буты наполнился рыданием, казалось, горе и страх лились через край, захлестывая всю слободу и расползаясь дальше, дальше по городу…

У Аякчан появилось острое желание вылезти из угла, куда она забилась, и отхлестать истеричку Ингаму по щекам, предварительно выпустив когти. Да и Белому тоже всыпать – для ума. Недаром всех этих шаманов в Храме считают мошенниками и прохиндеями! Да и врет он, что Днем мог с нижней албасы справиться! Как есть врет!

– Албасы! – рявкнул шаман так, что Голубой огонь в очаге заметался. Заполнявший дом вой немедленно стих, как отрезанный. – На девочке – метка албасы! – страшным шепотом, казалось, порождавшим в стенах крохотного домика потустороннее гулкое эхо, пророкотал шаман. – Чую… Чую… Здесь… Здесь ведьма!

«Так это ж он меня чует!» – в панике подумала Аякчан. Действительно, кому нужно искать какую-то неведомую черную бабу, когда поблизости есть такая удобная маленькая албасы Голубого огня, да еще без капли Огнезапаса внутри! Можно, конечно, кусаться и царапаться, но… она уныло посмотрела на жадно заглядывающих в дверной проем обитателей кузнечной слободы – их дубленые шкуры даже ее когтями не раздерешь!

Шаман еще качнулся раз, другой… и, мерно притопывая, так, что весь домик затрясся с ним вместе в едином ритме, стал поворачиваться, шаря вокруг пронзительным темным взором.

Вот он уже вполоборота к Аякчан, вон он почти обернулся… Девочка чувствовала, как вибрируют у нее за спиной бревна, будто выталкивая ее прямо на глаза шаману. Увидела, как изменилось лицо Донгара, как Хакмар взялся за меч и осторожно переместился белому шаману за спину… Белый повернулся к девочке лицом – и его темный взор, как копье, ударил в угол, где скрывалась Аякчан. Испуганно пискнув, она шмыгнула сквозь стену.

Ее ноги по щиколотку увязли в сером песке. Вокруг, неспешно перемещаясь, скользил густой серый туман. Позади слышался тихий плеск. Девочка стремительно обернулась – и увидала мерно плещущие у берега темные воды Великой реки. Стук стремительно, с перерывами колотящегося сердца стал успокаиваться. Аякчан огляделась по сторонам. Позади, там, откуда Великая река катила свои воды, серая мгла была окрашена красным, будто сверкал огромный алый рубин. Аякчан поняла, что может пойти туда – и там ей будут рады, и там будет ее дом, и будет ярость, и быстротечная красота схватки, и торжество победы, и упоение унижением побежденного. Аякчан посмотрела вперед, по течению – там мгла отблескивала голубым, будто мерцал вдали гигантский сапфир. Аякчан могла пойти и туда – и там ей тоже будут рады, и там тоже дом, и покой, и власть, на которую никто не смеет посягнуть, и вечная красота бессмертных звезд. Девочка всерьез задумалась – если с Храмом не вышло, может, стоит уйти: туда или туда, вверх или вниз по Реке… Все лучше, чем в чужих штанах скитаться по Средней земле в компании двух ненормальных Черных… Наверное, она и пойдет, вот только поглядит, что там с маленькой Нэлэнчик. Аякчан шагнула к Реке, в непрозрачных водах которой медленно проступили Голубые огни города…