– Но почему?! – сказала я однажды. – Почему мы должны смириться? В конце концов, это неправильно и несправедливо.

– Такова, как видно, Божья воля, Этель.

– А я не хочу, не хочу верить в такого Бога! – воскликнула я.

Уилл открыл было рот, чтобы что-то возразить, привести какие-то доводы, но так и не сказал ни слова. Повернувшись, он нетвердой походкой вышел из комнаты.

Должно быть, именно Уилл пригласил ко мне преподобного Бикфорда. Наверное, он думал, что священник сумеет как-то меня утешить, успокоить, на худой конец – подобрать подходящие цитаты из Священного Писания, за которые я смогла бы уцепиться как за соломинку, но из этого ничего не вышло. Я только крепче прижала к груди Маргарет и, крепко зажмурив глаза (наверное, я сделала это потому, что руки у меня были заняты и я не могла заткнуть уши), вежливо, но твердо попросила преподобного оставить нас в покое.

Священник вышел, и я услышала, как они с Уиллом говорят на кухне. Преподобный сказал:

– Даже в самых трудных обстоятельствах нам подобает сохранять веру.

И тут я рассмеялась. Или, скорее, зарычала. Мой смех был презрительным и злым.

Потом я отправилась в ванную и спустила до колен свои толстые шерстяные рейтузы. За последние дни мои ноги сплошь покрылись глубокими царапинами и следами от уколов, словно у какой-нибудь Татуированной Женщины, которую показывают как диковину на деревенской ярмарке. Разница была в том, что линии и узоры, которые испещрили мою кожу, были нанесены не чернилами, а кровью. Кое-где рейтузы присохли к ранкам, и теперь, когда я их сняла, царапины снова начали кровоточить, но несильно. Больше всего крови проступило на заглавной М – букве, с которой начиналось выцарапанное на коже левой ноги имя моей дочери. Маргарет. Со всех сторон его окружали целые созвездия красных точек, символизировавшие яйцо ласточки, розу, отель, источник.

Достав булавку, я заново процарапала буквы на бедре, как завороженная глядя на выступившие из ранок рубиновые капельки.

Маргарет.

Маргарет.

Маргарет…

* * *

Вчера, во второй половине дня, я, по обыкновению, вытянулась на кровати, уложив Маргарет себе на грудь. И я, и она то погружались в короткий, непродолжительный сон, то просыпались вновь. Именно так – в нервной, зыбкой полудреме – мы проводили отпущенное нам время. Иногда я прижималась лицом к пушистой головке Мэгги, гладила ее по спине или проводила пальцем по крохотным, острым лопаточкам, которые казались мне зародышами ангельских крыльев.

Ни днем ни ночью я не расставалась с ней, моей ласточкой.

Если ей суждено умереть, думала я, пусть умрет у меня на руках.

Кровать, на которой мы с ней спали, казалась мне похожей на лодку, которую бросают и кружат бурные воды.

Как-то раз в дверь постучали, и я услышала голос Миртл:

– Этель, ты не спишь?

– Нет, – откликнулась я. – Входи.

Миртл появилась на пороге. Она все еще была очень худой, но я знала, что в последнее время подруга чувствует себя лучше. На ее щеках появился здоровый розовый румянец, глаза заблестели, а равнодушие и апатия отступили. Она стала очень деятельной и сделала нам с Уиллом много добра. Казалось, наша беда придает ее жизни новый смысл: помогая нам, Миртл забывала о смерти мужа. Она готовила нам еду, прибирала в доме, приносила разные лакомства и рассказывала городские новости. Миртл приходила к нам чуть не каждый день и держала Маргарет на руках, пока я ела или принимала душ.

Войдя в спальню, Миртл плотно прикрыла за собой дверь и, сделав несколько шагов вперед, проговорила шепотом:

– Я ездила в Бранденбург.

При этих словах я села на кровати и крепче прижала Мэгги к груди.

– К источнику я, к сожалению, не попала – не нашла дороги, – продолжала Миртл. – Тогда я зашла в самый большой магазин и спросила хозяина, нельзя ли нанять кого-то из местных, чтобы он достал для меня хоть немного целебной воды. И представляешь, оказывается, он сам продает воду приезжим и у него как раз осталась одна банка! Я ее купила. – Опасливо обернувшись на дверь, Миртл достала из сумочки небольшую склянку. Отвернув крышку, она смочила в воде палец и коснулась им бледной щечки Маргарет. – Поверни-ка ее, я хочу смочить ей ротик, – сказала она. – Вот так… И несколько капелек на язычок.

– Но, Миртл… Если Уилл узнает, он решит, что я спятила!

– А мы ничего ему не скажем, – решительно заявила Миртл. – В конце концов, это источник подарил тебе Мэгги. Быть может, теперь он поможет сохранить ей жизнь. Да и что за беда, если мы просто попробуем? Хуже ведь не будет, правда, Этель?..

Я приподняла ребенка и повернула лицом к Миртл. Глаза Мэгги были открыты, и в них светилось… ожидание?

– Вот хорошая девочка!.. – проворковала Миртл и, снова намочив в воде кончики пальцев, поднесла их к губам моей дочери. – Вот молодчина!.. – Снова и снова она обмакивала палец в банку и, раздвинув крошечный ротик Мэгги, смачивала водой ее язык и десны. Как ни странно, та нисколько не возражала; напротив, она издала несколько звуков, которые я истолковала как удовольствие.

– Вообще-то, пипеткой было бы удобнее, – сказала наконец Миртл.

– Возьми в ванной, в аптечке рядом с зеркалом, – ответила я.

* * *

Банку и пипетку Миртл оставила мне, и я спрятала их в ящик моего ночного столика. До того как Уилл вернулся домой, я успела дать Маргарет еще несколько капель воды. Третью порцию она получила уже вечером, когда после ужина Уилл отправился в гостиную, чтобы выкурить трубку.

Уилла я позвала, когда переодевала Мэгги перед сном. Он примчался в ту же секунду. Вероятно, он решил, что у нашей дочери остановилось сердце или что она перестала дышать. Но Маргарет лежала на пеленальном столике и как ни в чем не бывало сучила ручками и ножками. Ее грудка равномерно вздымалась и опускалась, как у всякого здорового ребенка, а крошечные ногти и губы были совершенно нормального, розового цвета. И не только губы – она вся была розовенькая и пухлая и дышала, казалось, без малейшего напряжения. Никаких хрипов и сипения я, во всяком случае, не слышала. Когда Уилл коснулся пальцами ее щеки, Маргарет негромко взвизгнула от удовольствия.

В тот вечер она долго сосала грудь, пока не насытилась. Потом Мэгги уснула и впервые за все время спокойно проспала до утра.

– Ничего не понимаю! – признался Уилл, когда на следующий день выслушивал ее сердечко с помощью стетоскопа. – Никаких хрипов, а сердце стучит как часы.

– А может, нам и не надо ничего понимать, – сказала я. – Что, если это просто чудо?

– Чудо… – медленно повторил он, словно пробуя это слово на вкус.

Я кивнула и улыбнулась.

Я – миссис Монро, и я верю в чудеса.

20 июня 2019 г.