– А мысль о том, что вы сделали кого-то самым гордым из мужчин, вас не утешает? – спросила я в отчаянии от того, что не смогла сделать возлюбленных счастливыми.

– Я не знаю, – всхлипнула она, – может ли он радоваться, зная, что теперь на всю жизнь связан с женщиной, которая, чтобы не лишиться состояния, отдалила его от себя.

– Расскажите, – предложила я.

Но она была не в том настроении. Волнения дня оказались для нее непосильной ношей. Точно тысячи страхов заполонили ее разум, она опустилась на стульчик рядом со мной, сложила руки, и на лице ее проявился некий внутренний свет, который в сочетании с восхитительным нарядом придал ей какой-то потусторонний вид.

– Как же мне сохранить это в тайне? Эта мысль не покидает меня ни на секунду. Как сохранить тайну?

– А что, есть опасность, что об этом станет известно? – спросила я. – Вас кто-то видел? За вами следили?

– Нет, – задумчиво ответила она. – Все прошло хорошо, но…

– Так в чем же опасность?

– Не могу сказать. Но некоторые поступки похожи на призраков. Они отказываются успокаиваться, они появляются снова и снова, они что-то бормочут, они проявляются, хотим мы того или нет. Раньше я об этом не задумывалась. Я была сумасшедшей, опрометчивой – называйте, как хотите. Но с тех пор, как настал вечер, меня словно накрыло саваном, под которым в моем сердце задыхаются жизнь, молодость, любовь. Пока светило солнце, я терпела, но сейчас… Ох, тетушка, я совершила то, что теперь будет постоянно держать меня в страхе. Я обрекла себя на вечное предчувствие плохого. Я уничтожила собственное счастье.

Я была слишком поражена, чтобы говорить.

– Два часа я изображала радость. Убранная в белое платье, с венцом из роз, я приветствовала знакомых, как свадебных гостей, я заставляла себя верить, что все сыпавшиеся на меня комплименты – а их было слишком много – это поздравления с бракосочетанием. Но все бесполезно. Элеонора знала, что это бесполезно. Он ушла к себе молиться, а я… Я в первый раз и, возможно, в последний пришла сюда, чтобы пасть к чьим-то ногам и поплакать… Господи, помилуй меня!

Мое сердце зашлось от несдерживаемых чувств.

– Ах, Мэри, значит, я добилась только того, что сделала вас несчастной!

Она не ответила – поднимала венец из роз, упавший с ее головы на пол.

– Если бы меня не научили так любить деньги! – промолвила она наконец. – Если бы я, как Элеонора, воспринимала окружавшую нас с детства роскошь как что-то, помогающее жить, но от чего можно всегда отказаться из чувства долга или по зову страсти! Если бы престиж, лесть и красивые вещи значили для меня меньше, а любовь, дружба и семейное счастье – больше! Если бы я могла сделать хотя бы шаг, не волоча за собой цепь из тысячи желаний! Элеонора может. Она часто бывает властолюбивой в своей прекрасной женственности, она может быть надменной, когда кто-то слишком грубо касается чувствительной стороны ее характера, но я видела, как она часами сидела в низкой, холодной, темной и дурно пахнущей мансарде, убаюкивая какого-то чумазого ребенка, как она своими руками кормила сварливую старуху, к которой никто не хотел прикасаться. О-хо-хо! Говорят, что бывает раскаяние, что можно изменить взгляды… Если бы что-нибудь или кто-нибудь изменил мои! Но надежды нет. Нет надежды, что я когда-нибудь перестану быть тем, кто я есть, – себялюбивой, упрямой, корыстолюбивой девчонкой.

Это настроение не было минутным. В тот же вечер она совершила открытие, которое усилило ее мрачные предчувствия, едва не превратив их в ужас. Ни много ни мало, она обнаружила, что Элеонора последние несколько недель вела дневник.

– Ах, – воскликнула она на следующий день, сообщив мне об этом. – Смогу ли я чувствовать себя в безопасности, пока этот дневник существует и будет встречать меня каждый раз, когда я буду входить в ее комнату. И она не соглашается его уничтожить, хотя я изо всех сил старалась дать ей понять, что это предательство моего доверия. Она говорит, что это единственное доказательство ее невиновности, которое можно будет предъявить, если дядя когда-нибудь обвинит ее в измене. Она обещает держать его взаперти, но что толку? Может случиться что угодно, и дневник окажется в руках дяди. Пока он существует, я ни на секунду не смогу почувствовать себя в безопасности.

Я попыталась успокоить ее, сказав, что если Элеонора сама не хочет никому показывать дневник, то эти страхи беспочвенны, но убедить Мэри не удалось, и тогда я, видя, что она сама не своя, предложила ей попросить Элеонору доверить хранение записей мне до тех пор, пока она не решит их использовать. Эта идея Мэри понравилась.

– Да! – воскликнула она. – А я положу к дневнику свое свидетельство о браке и избавлюсь разом от всех забот.

В тот же день она встретилась с Элеонорой и передала ей это предложение.

Та согласилась, но с оговоркой, что я не должна ни уничтожать, ни передавать кому-либо эти бумаги или часть их без обоюдного согласия сестер. Они раздобыли небольшую жестяную коробку, в которую сложили все доступные на то время доказательства брака Мэри, а именно: свидетельство, письма мистера Клеверинга и те части дневника Элеоноры, в которых об этом упоминалось. Затем коробочка была передана мне с условием, о котором я уже упоминала, и я спрятала ее у себя наверху в платяном шкафу, где она и пролежала до вчерашнего дня.

Тут миссис Белден замолчала и, вспыхнув, подняла на меня глаза, в которых волнение странным образом сочеталось с мольбой.

– Не знаю, что вы скажете, – начала она, – но вчера вечером, поддавшись страху, я достала эту коробку из тайника и, не послушавшись вашего совета, вынесла ее из дома. И теперь она…

– Находится у меня, – спокойно закончил я.

Никогда еще она не выглядела такой ошеломленной, даже когда я рассказал ей о смерти Ханны.

– Это невозможно! – вскричала она. – Вчера вечером я оставила коробку в старом сарае, который сгорел. Я просто хотела спрятать ее понадежнее и в спешке не смогла придумать лучшего места, потому что об этом сарае ходит дурная слава с тех пор, как там повесился какой-то мужчина. Туда никто не ходит. Я… я… Она не могла оказаться у вас, если только…

– Если только я не нашел ее и не унес из сарая до того, как он сгорел, – подсказал я.

Она покраснела еще больше.

– Значит, вы следили за мной?

– Да, – ответил я и, чувствуя, что у меня у самого кровь начинает подступать к лицу, поспешил добавить: – Мы с вами, вы и я, оба играли странные, непривычные роли. Когда-нибудь, когда все эти ужасные события превратятся в воспоминания, мы попросим друг у друга прощения. Но сейчас не об этом. Коробка спасена, и мне не терпится услышать окончание вашего рассказа.

Это, похоже, несколько успокоило миссис Белден, и через пару минут она продолжила:

– После этого Мэри опять стала похожа на себя прежнюю. И хотя из-за возвращения мистера Ливенворта и последовавших приготовлений к их отъезду я почти перестала с ней видеться, те короткие встречи поселили во мне опасение, что после сокрытия доказательств брака она решила, что и сам брак стал недействительным. Впрочем, я могла и ошибаться.