«И что же происходило потом?» – спрашивала я.

«Если мне везло и мотор оказывался достаточно сильным машина выносила меня прямо к скрученному ядру муссона. Если же удача сопутствовала мне и дальше, то „Дакота“ выводила меня обратно из облака. А потом начинался дождь».

* * *

Следующие полтора часа я провела, разгуливая по пляжу и пытаясь собрать хоть какую-то информацию о гибели Сами и его товарищей. Я расспрашивала тех, кто видел в ту ночь представление по «Рамаяне», задавала вопросы о том, знал ли кто-нибудь кого-то из них или, может быть, молодого человека по имени Роби, друга Сами. Ответы мне давались уклончивые, но в основном реакцией на мои расспросы было молчание.

Решив отказаться от дальнейших изысканий после двадцать пятого подряд тупо настороженного взгляда в ответ на мой вопрос, я уселась на песок рядом с мужчиной на тростниковой циновке под громадным пляжным зонтиком. Он рисовал копии с индийских миниатюр с изображением муссона. Источник вдохновения лежал прямо у его ног: шесть открыток с очень плохими репродукциями с картин из коллекции Пушоттама Маоджи в Бомбейском музее Принца Уэльского. Я спросила его, не знает ли он каких-нибудь других пляжных художников.

– Всех, – ответил он и предложил мне одну из своих копий. – Двести рупий.

Я отрицательно покачала головой.

– Изображение хиджры при дворе Моголов, – предложил он тем же тоном.

Я отдала ему двести рупий.

– Художник, которого вы ищете, больше здесь не работает, – сообщил мне копиист, положив деньги в карман. – Хотя иногда как раз в это самое время дня он приходит сюда к статуе Тилака.

Он сделал особое ударение на имени «Тилак».

– Вы знаете, меня интересуют и более детальные проработки этого сюжета. За них я могла бы заплатить побольше.

Он покопался в своем портфеле и протянул мне относительно большую работу с изображением группы женщин в большом дворце, поливающих друг друга красной краской.

– Это аллегория. – Он указал на женщин. – Эти женщины не настоящие женщины, все они живут под одной крышей в другой части большого дворца. – Вновь он произнес последние два слова с особой интонацией. – Красная краска служит им предупреждением о необходимости покинуть дворец.

– А кто хозяин дворца?

Он указал на принца, стоящего на террасе и оттуда наблюдающего сверкание молний.

– Кто хозяева дворцов? Всегда и всюду одни и те же – богачи. – Из-под его жилета раздался длинный сигнал. Он сунул руку во внутренний карман и извлек оттуда мобильный телефон. – Это мой агент в отеле «Тадж-Махал», – сказал он и протянул руку ладонью вверх. – Пятьсот рупий, пожалуйста.

У статуи Тилака пляжный торговец жарил кукурузу на переносной жаровне. Он спрыснул мою порцию соком лайма и посыпал изрядным количеством сушеного красного перца с солью. Позади него гирлянда огней, напоминающая электрические цветы на безлистных деревьях, пробудила во мне воспоминания об уже ушедших в прошлое февралях. С конца февраля в Северной Индии садовые цветы начинают увядать от жары, и им на смену приходит цветение деревьев. Вначале зацветает шерстяное дерево, эриодендрон, затем расцветают кораллы «Лесного Пламени» и, наконец, ракитник – золотой дождь с его ядовитыми семенами. Потом деревья теряют свои цветы вместе с листвой и остаются совершенно голыми.

Для индийского крестьянина сушь во время четырех месяцев сезона дождей – символ бесплодия. В это время она противоестественна. Он ждет дождя с таким же нетерпением, как ждет рождения сына, используя изощренные методы определения того, насколько облака беременны дождем. Пророки от литературы обычно используют муссонные пословицы Гхага, поэта-астролога, жившего в XVII столетии. «Когда облака появляются на небе в виде перьев куропатки, – писала его жена, еще более высокоученая Бхаддари, – они не пройдут без того, чтобы не пролиться дождем».

– Скоро ли придет муссон? – спросила я торговца жареной кукурузой.

– Муссон – хорошее время для бизнеса, – ответил он. – С его приходом здесь начинаются пикники. Расцветает жасмин, и торговцы жасмином делают ожерелья. – Он оглядел горизонт. – Но сейчас у нас время обманутых надежд. Теперь мы видим только миражи.

Я выковыривала кусочки кукурузы и семечки красного перца, застрявшие между зубами, и наблюдала за тем, как меняется цвет моря – от свинцового до бронзового. Какой-то человек установил переносной прилавок и стал продавать с него манго, гуаву и фальшивые носы. Разнообразные заклинатели змей, создатели скульптур из песка, пожиратели огня, карманники, жонглеры, обнаженные садху, попрошайки, гимнасты, дети-проститутки, канатоходцы, целители и дрессированные обезьянки охмуряли праздношатающиеся толпы на Чоупатти своими бесчисленными чудесами.

Передо мной был весь набор индийских мошенников, освещенных светом керосиновых ламп. От их представлений пляжная пыль и песок поднимались облаком, напоминавшим прозрачный противопожарный занавес над сценой. Все вокруг, затаив дыхание, ожидали профессиональных игроков и дождя.

Голос всплывает в моей памяти из каких-то давних дней: «Корень слова „муссон“ восходит к „маусам“, понятию, обозначавшему время риска и возможного процветания для древнеарабских мореплавателей». Это созвучно моему путешествию домой, хотя я и не последовала примеру арабских навигаторов и вместо навигационных карт воспользовалась в качестве путеводителя эпической поэзией. Они создавали карты морей, составляя их из рассказов, так же, как мы создаем нашу собственную историю, прибегая к наиболее устраивающим нас выдумкам о прошлом, чтобы проложить путь от одного года к другому и при этом не заблудиться.

Ты помнишь истории, которые рассказывал нам отец?

Я помню. Он рассказывал мне, что задолго до того, как Васко да Гама предъявил свои претензии на Индийский океан, торговцы пряностями из Африки плавали во время сезона дождей до Малабарского побережья на плотах из бревен, скрепленных канатами из кокосовых волокон. И эти плоты выдерживали сильнейшие ветры потому, что были гибче, устойчивее судов с фиксированными мачтами. «Когда они развязывали канаты, плоты снова распадались на отдельные бревна, теряя свою индивидуальность, – говорил отец. – Часто подобная гибкая индивидуальность бывает весьма полезна».

Мне было всего семь лет. А в семь лет ребенку нужна прочно фиксированная индивидуальность.

Вот то, что я знаю о муссонах, то, что я запомнила с детства, метеорологические сказки, рассказанные мне однажды ночью под вздымающейся москитной сеткой, когда кокосовые пальмы сгибались почти до земли, а крупные капли дождя, казалось, готовы были пробить стены дома насквозь. В незапамятные времена, в те времена, когда он должен был читать мне «Спящую красавицу» или сказания из «Рамаяны» или воспитывать во мне страх перед тьмой и неизвестным. Но вот те сказания, которые рассказывал мне отец:

1. Тропические ураганы, частые во время муссонного периода в Аравийском море и в Индии, именуются циклонами от греческого слова «кюклос», что означает «круг». Или от «кюклома» – змеиные кольца.