Маленькое, почти незаметное покачивание головой сказало мне, чтобы я не продолжал.

Я откашлялся.

– Независимо от мамы, мне надо оставаться там ради отца и Льва.

После.

– Мы сделаем это возможным. – Она погладила меня по щеке.

– Ты нужна мне. Все долбаное время.

– Я попытаюсь перевестись в Калифорнийский университет. Это может сработать. Посмотрим.

– Спасибо. – Я слишком растерян, чтобы сделать благородную вещь и сказать ей, что она может остаться здесь, если она счастлива.

Как я буду выживать? Даже если она переведется.

Она поднялась на цыпочки и обняла меня за шею. Прикоснулась губами ко мне. Было что-то в этом поцелуе, что обещало большее.

Я люблю тебя.

Если она скажет это, то, обещаю, я брошу пить. Это будет поддерживать меня даже в самые темные времена. Все будет хорошо. Ну или, по крайней мере, лучше, чем сейчас. Ради нее.

«Я люблю тебя, – сказал я в своей голове. – Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя».

По какой-то причине мне было так важно, чтобы она сказала это первой. Очевидно, что я ослеплен и жалок в своей любви к ней, мне надо, чтобы она показала, что это значит для нее.

Она открыла рот. Мое долбаное сердце замерло.

– Или вместе, или никак, – прошептала она.

Я улыбнулся, но разочарование потекло из трещин моей души.

– Или вместе, или никак, Лунный свет.

Найт

По пути из аэропорта Сан-Диего в Тодос-Сантос я сжимаю в кулаке три таблетки ксанакса. Я выглядываю из окна, желая превратить их в пыль, чтобы я смог легко растворить их в ополаскивателе для рта, который перелил в чашку из «Старбакса». Набирать высоту быстрее, когда они в порошке.

В больницу.

Я еду прямиком в больницу.

Вишенкой на дерьмовом торте стало то, что папа отказывается говорить мне, что случилось, я закинул три таблетки в рот. Самые ужасные варианты развития событий мелькают у меня в голове. Мамин голос звучал так слабо по телефону.

Она на самом деле умирает.

Она уже мертва.

Ее мозг мертв.

Мертва, мертва, мертва.

Мы были богаты. Мы были здоровы. Мы были сильны. Непобедимы. Так что ж оборвало эту цепочку?

Я написал тете Эм.

Найт: Просто скажите мне, что она жива.

Эмилия: Да, она жива.

Найт: Почему тогда отец такой придурок?

Эмилия: Ты заботился о себе там?

Ой-ой. Она даже не отругала меня за ругань на папу. Не очень хороший знак.

Найт: Скажите, к чему мне готовиться.

Эмилия: К реальности.

Ненавижу всех. Кроме Луны, может быть, но я не могу поговорить с ней, пока не получу больше информации. В Северной Каролине середина ночи, а у нее завтра пары.

Когда такси подъехало к больнице, я выскочил из машины, ксанакс и алкоголь уже в моей крови. Я решил, что было не очень хорошей идеей чередовать алкоголь с ополаскивателем, когда меня чуть не вырвало на стойке регистрации, когда я просился в палату к маме.

Дежурная направила меня в конец коридора. Когда я покачивающейся походкой направился туда, у меня в кармане завибрировал телефон. Я достал его в надежде, что у Луны появилось предчувствие.

Отбой, это Дикси. Я перевел звонок на голосовую почту и отправил сообщение: все хорошо, потом поговорим.

Папа стоял в коридоре и выглядел как кусок высохшего тоста – объеденный по краям, полностью выгоревший внутри. В ту минуту, когда он увидел меня, вместо того, чтобы обнять или сказать, что рад, что я вернулся, или спросить, я не знаю… какого черта я делаю, он нахмурился и указал на меня пальцем.

– Ты.

– Я. – я сделал вид, что зевнул, когда прошел мимо него.

Это была большая ошибка. Огромная. Теперь он чувствует запах ополаскивателя для рта. А он не настолько тупой, чтобы подумать, что я заботился о своих зубах все выходные.

– Прекрасный жест, сын. Показываться здесь, воняя алкоголем, когда твоя мама госпитализирована.

– Спасибо, чувак. Я ценю, что ты держишь меня в курсе того, что черт побери происходит с мамой. – Я упал в синее кресло около ее палаты.

Хотя он прав. Ей не надо быть здоровой, чтобы понять, что я выгляжу как дерьмо и пахну ненамного лучше.

– Где Лев?

– У Рексротов.

– А почему не у тети Эм?

– Она едет сюда.

– Смотри, я не очень пьян. Могу я увидеть маму? – Я устало потер лицо, закрывая глаза.

– Нет, – отрезал он, ударяя по стене и смотря вниз, на свои туфли.

Она спит. Я сложил руки, чтобы устроиться поудобнее и поспать. В больнице мама может спать часами. Дерьмо, которые в нее вкалывают вместе со стероидами, вызывает внезапные всплески энергии, а потом сонливость на весь день.

Я закрыл глаза, мысленно напоминая себе не забыть позвонить Вону, чтобы он подбросил меня в школу завтра утром, когда вдруг папа ударил меня по голени. Я резко открыл глаза.

– Просыпайся. – Он схватил меня за воротник рубашки, поднимая на ноги.

Внезапно мы оказались лицом к лицу. Я сузил глаза. Он никогда не касался меня физически. Мое сердце стучало в груди.

– Да в чем проблема?

– Ты – моя проблема! – прошипел он сквозь зубы. – Твое отношение – моя проблема. Твой эгоизм, просто собраться и… и… уехать к девушке , – он выплюнул последнее слово, когда у него перехватило дыхание, и он вскинул руки в воздух, отшвырнув меня. – Знаешь, в чем моя проблема? Моя проблема в том, что твоя мама не в порядке, а ты здесь, пьяный и накуренный вусмерть, думаешь, что мы не знаем. Думаешь, что нам все равно. Когда я пытаюсь погасить очередной пожар в своей жизни. А весь мой дом в огне, Найт, – взорвался отец, его голос отразился от стен.

Весь коридор затрясся от его грозного тона. Медсестры и пациенты выглянули из полуоткрытых дверей, выпучив глаза, а два медбрата покинули пост и направились в нашу сторону.

– Почему бы тебе не пойти дальше и не сказать все? – Я саркастически улыбнулся, разводя руки в стороны. – Ты желаешь, чтобы вы никогда не усыновляли меня. На одну дерьмовую проблему было бы меньше, так? Но вы знали, что это должно было случиться. Она тоже. Ты знал, что мы когда-нибудь окажемся здесь, и все равно мы есть у вас.

Тупой, пьяный Найт вырвался наружу. Ненавижу свое пьяное альтер эго. Оно не имеет фильтров.