– Ты воняешь как дерьмо, и теперь моя тачка пахнет так же.

Я не ответил Вону.

– Отключиться в общественном туалете. Классно, Найт. Ты уже достиг дна?

– Пока нет, – прорычал я, принимая поражение. Все болит. Больше всего? Жизнь в этом кошмаре.

– Я расскажу твоим родителям.

– Они в курсе, – улыбнулся я, закрывая глаза. – И у них нет времени на это дерьмо. Но вперед. Усложни все для них. А, подожди, мой отец не способен поддержать сам себя, а мама в долбаной коме. Удачи тебе дождаться от них ответа.

Вон покачал головой.

Я засмеялся, хотя ничего смешного не было.

* * *

Если я думал, что проберусь в палату к маме и увижу, что она подключена к куче аппаратов, которые шумят, как грузовой поезд, и запрограммированы на то, чтобы помогать ей дышать, и успокоюсь, то я ошибся. Папа держал меня за одну руку, а Лев – за другую. Мы втроем смотрели. Вглядывались. Вглядывались.

Ощущение того, что это конец, буквально ощущалось в воздухе.

Не только конец для нее, но и для всех нас.

Я свыкся с мыслью, что конец света происходит прямо сейчас передо мной, с тех пор как узнал о болезни матери в раннем возрасте. Иногда я забирался в лес в горах, смотрел на окружающее меня ничто и думал – вот оно. Конец света. Прямо здесь. Или когда гремел гром, опускался туман, просачивающийся через окна. Или когда сосредотачивался на тонкой линии между горизонтом и океаном, воображая себя скользящим в это, позволяя этому всасывать меня в другое измерение.

Именно так все и ощущается сейчас: как будто ничего не будет после.

Не будет выпускного.

Футбола.

Поцелуев с Луной под одеялом.

Здесь я заканчиваюсь, и ничего не начинается.

Здесь я потерял человека, который построил мою жизнь, человека, который признал меня, когда другая женщина не смогла.

Кто признает меня сейчас?

Кому я принадлежу?

– Могу я коснуться ее? – Голос Льва хриплый.

Он уже не такой маленький. Ему четырнадцать. Представляю, как все это трудно для него, терять ее, когда он так юн.

Кто расскажет ему, что опозориться при первом поцелуе нормально?

Что там будет так много слюней?

Кто поведет его по магазинам перед выпускным?

Кто вытрет ему слезы, когда Бейли разобьет ему сердце – а она сделает это, без сомнений. Они оба слишком жесткие, чтобы не причинить боль друг другу.

Я.  Вот кто. Вот что я решил. Я собираюсь сыграть роль старшего брата. Я должен.

– Аккуратно, – отрезал отец словно хлыстом, заставляя брата вздрогнуть.

Лев отошел от отца. Он шел так аккуратно к ней – будто если он будет идти слишком быстро, то потревожит ее. Ее глаза закрыты, кожа бледная. Пурпурные вены оплетают веки, как паутина. Она кажется умиротворенной, одеяло натянуто до самой шеи. Я подумал, что Лев собирается коснуться ее щеки, лица. Может быть, волос. К моему удивлению, его пальцы сжались на одеяле, медленно сдвигая его вниз, к ее талии.

– Она ненавидит спать под одеялом, – задохнулся он, глядя в сторону, на стену. Из него вырвалось рыдание, как гром.

Папа стоит словно статуя, отказываясь мириться с дерьмом, которое подкинула нам жизнь, и смотрит на них – в основном на маму.

Я вырвал себя из этого состояния, избавился от головной боли и тошноты и схватил Льва за плечо.

– Ты прав, малыш. Она и правда ненавидит.

Луна

Как бы я хотела переписать последний момент, как я делаю это в моем блокноте.

Последний и первый момент, когда я увидела его снова после Буна.

Мальчик, в которого я влюбилась, парень, с которым мы испытали столько страсти, мужчина, который стал моим разрушением.

Когда я добралась до больницы, то увидела, как Найт ходит по коридору с безжизненным взглядом, потирая спину плачущего Льва, сбегает от отца, который орал им обоим, чтобы вернулись.

Найт остановился, когда мы встретились лицом к лицу, его выражение лица не поменялось. Я не ожидала поцелуев или заявлений о любви, учитывая обстоятельства, но когда я хотела обнять его, он проигнорировал это, ближе прижимая Льва, защищая его от всего мира, включая меня.

– Отвезешь нас домой? – Он практически умолял. – Я хочу оставить Льва у твоих родителей и принять душ. Это был долгий день.

Я кивнула. Я сразу поняла, что ему понадобится водитель, поэтому быстро остановилась у своего дома, чтобы взять машину отца, прежде чем приехать сюда. Обычно я не вожу, но понимаю, что ситуация Найта требует корректировок. Я отчаянно пытаюсь вписаться в его новый, разбитый мир и помочь всем, чем смогу.

Я уже скучаю по урокам, пропускаю занятия и не знаю, сколько мне придется пробыть здесь. Но я обязана.

Цена любви Найта высока, но у меня нет проблем с платой.

Пока мы ехали в тишине, Лев сзади пытался сдержать рыдания. Его лицо кошмарное, глаза красные, руки трясутся на коленях. Я не знаю, что сказать, но знаю, что я должна что-то сказать. Что угодно. Я откашлялась и выпрямилась на своем сиденье.

– Я упакую твои вещи, Лев, дам тебе немного денег на пиццу и высажу около Джейме и Мел. Я уже поговорила с ними. Ты можешь ночевать у них сколько угодно.

Через зеркало я увидела, как поднимается затуманенный взгляд Льва. Я знаю, что он очень любит Бейли. Она его скала, как Найт – моя. Каждому в этой семье нужен кто-то сильный, на кого можно опереться. Просто интересно, кто станет таким человеком для Дина.

– Ты разговариваешь? – Он слишком устал, чтобы удивляться.

Грустная улыбка коснулась моих губ.

– Да.

– С каких пор?

С тех пор, как я решила вытащить голову из задницы.

– С… когда стало очевидно, что мне надо разговаривать. Несколько недель. Не больше. Как я могу помочь тебе, Леви? – спросила я.

Мне пришло в голову, что когда кто-то имеет дело с чем-то настолько болезненным, как потеря любимого человека, возможно, вместо того, чтобы говорить, что все будет хорошо – зная, что в обозримом будущем этого не случится, – было бы лучше спросить о том, как помочь.

– Нет ли у Рэйсера новой «Зельды» [24]? – Спросил Лев.

– Есть.

– Мы хотели бы поиграть.

– Я завезу к Бейли, – заверила я его.