– Что? А, его относительный коэффициент интеллекта. Я не знаю, сэр.

– Господи, да неужели никто никогда его не удосужился замерить?

– Да знаете, сэр, нет… то есть да, сэр. Понимаете, давно, еще дедушка был жив, кто-то пытался его тестировать, но дедушке очень не понравилось, как они обращались с Ламми, ну он их и прогнал. С того времени мы не подпускаем к Ламми незнакомых. Но он очень умный. Проверьте его, если хотите.

– У этой скотины, – прошептал Гринбергу судья О’Фаррелл, – мозгов меньше, чем у хорошей собаки, пусть он и умеет подражать человеческой речи, как попугай. Мне ли не знать.

– Я все слышал, судья, – с негодованием сказал Джон Томас. – Вы предвзяты!

Судья собрался ответить, но его прервала Бетти:

– Джонни, мы же договорились… Разговаривать буду я.

Гринберг пропустил мимо ушей всю эту интермедию:

– А пытался кто-нибудь изучить его язык?

– Сэр?

– Мм, видимо, нет. К тому же вполне возможно, что, когда его привезли, он еще не умел говорить… Я имею в виду – на своем языке. Но конечно, этот язык существует. Если у существ есть речевой центр – они его обязательно используют, для ксенологов[45] это прописная истина. Или, попросту говоря, он бы не освоил человеческую речь ни на грамм, если бы его соплеменники не пользовались речевым общением. А писать он умеет?

– Каким образом, сэр? У него же рук нет.

– Мм, да. Да. Что ж, основываясь на теории, можно сделать приблизительную оценку. Я бы поспорил, что его ай-кью где-то сорок, не более. Ксенологи установили, что у высших типов существ, эквивалентных людям, имеются три основные особенности: речевой центр, способность к манипулированию объектами и, на основе двух первых, – письменность. Отсюда следует, что раз он не умеет писать, то соплеменники этого существа недотягивают до высоких стандартов, где-то они отстали. Вы изучали ксенологию?

– Очень немного, сэр, – признался Джон Стюарт, чувствуя себя крайне неловко. – Кое-какие книги, которые попались в библиотеке. Но в колледже я собираюсь специализироваться по ксенологии и внеземной биологии.

– Прекрасный выбор. Широчайшее поле деятельности. Вы не поверите, даже нашему Министерству трудно найти достаточное количество приличных ксенологов. А спросил я вас неспроста. Как вы думаете, почему Министерство вмешалось во все это дело? Вот почему. – Гринберг указал на Ламмокса. – Нельзя было исключить возможность, что это ваше домашнее животное относится к расе, с которой мы подписали договор. Как ни странно, но один или два раза внеземного гостя здесь ошибочно принимали за дикого зверя с… назову это «прискорбными результатами». – Гринберг нахмурился, ему вспомнился жуткий случай, который удалось замять с великим трудом. Это когда одного из членов семьи чрезвычайного и полномочного посла Лладора нашли хорошо бы мертвым, а то в виде чучела в витрине одной из лавок на Виргинских островах. – Но на этот раз нам такая опасность не грозит.

– Конечно нет, сэр. Ведь Ламмокс… ну, он практически член нашей семьи.

– Совершенно верно. Судья, – уполномоченный обратился к О’Фарреллу, – мы не могли бы побеседовать с вами пару минут один на один?

– Конечно, сэр.

Когда мужчины отошли, Бетти приблизилась к Джону Томасу.

– Дело в шляпе, – прошептала она, – если только ты перестанешь выступать.

– А что я такого сказал? – запротестовал Джон. – И с чего ты взяла, что все в порядке?

– Да это же ясно. Ты ему понравился, Ламмокс – тоже.

– Очень мило, только не вижу, как это поможет мне расплатиться за разгромленный этаж «Бон-Марше». Или хотя бы за фонарные столбы.

– Ты, главное, не заводись и во всем подыгрывай мне. Вот увидишь, они еще сами нам заплатят.

Тем временем неподалеку от них мистер Гринберг вел переговоры с О’Фарреллом:

– Судья, из того, что я выяснил, мне кажется, что Министерству космоса следует от этого дела устраниться.

– Не понял, сэр. Как это – устраниться?

– Сейчас объясню. Я хотел бы отложить слушание на двадцать четыре часа, пока Министерство не подтвердит мои выводы. Тогда я смогу с вами распрощаться и оставить это дело на рассмотрение местных властей. То есть – на ваше.

– Мне не нравятся такие отсрочки в последнюю минуту, мистер уполномоченный, – поджал губы судья О’Фаррелл. – Я всегда считал, что нечестно сначала заставить занятых людей пренебречь семьей и работой, собрать их в суде, а потом заявить: зайдите, пожалуйста, завтра. Как-то несправедливо.

– Тоже верно. – Гринберг нахмурился. – Дайте подумать, может, что-нибудь и придумаем. После разговора со Стюартом-младшим я окончательно убедился, что данный случай не требует вмешательства, связанного с ксенополитикой Федерации. Пусть даже мы имеем дело с ВЗС, что дает законный повод для такого вмешательства в случае необходимости. Несмотря на то что наше Министерство наделено властью, эту власть мы применяем только в случае необходимости, чтобы избежать проблем с правительствами других планет. На Земле живут сотни тысяч внеземных животных, а также более тридцати тысяч негуманоидных инопланетян, одни на постоянной, другие – на временной основе. И каждый из них имеет, в соответствии с договором, правовой статус человека, хотя на людей они абсолютно не похожи.

Ксенофобия существует, особенно в нашем культурном захолустье… нет-нет, я не имею в виду Вествилл! Человеческая природа такова, что каждый из этих чужаков – потенциальный источник опасности для наших отношений с внеземными мирами.

Гринберг немного помолчал, потом продолжил:

– Вы уж простите, что я повторяю общеизвестные истины, но без них не обойтись. Наше Министерство просто не может бегать и подтирать носы всем этим инопланетянам. Даже тем, у которых действительно есть носы, не может. У нас нет для этого ни лишних людей, ни особого желания. Если кто-то из них попадает в беду, чаще всего достаточно объяснить местным властям про обязательства, взятые Землей по отношению к родной планете этого разнесчастного чужака. Редкий случай, когда Министерство вмешивается напрямую. Ваш случай, на мой взгляд, в число редких не входит. Во-первых, насколько мне удалось понять, наш общий друг Ламмокс не имеет правового статуса человека…

– А вы сомневались?

– Сомнения были. Поэтому я здесь. Но теперь я знаю, хоть он и может немного разговаривать, не могла его раса стать по-настоящему разумной, ей до этого еще расти и расти. Но, несмотря на его ограниченную способность говорить, иные ограничения не позволили бы подобному виду подняться до уровня, который мы могли бы признать как цивилизованный, следовательно он – животное. У него есть только обычные права животных, которые защищают наши высокогуманные законы, поэтому нашего Министерства это дело не касается.