Они направились к зданию суда. Шеф Драйзер, продолжавший тихо негодовать в стороне, увидел, что про него забыли. Он двинулся было следом, но вдруг заметил, что мальчишка Стюарт и Бетти Соренсон все еще сидят в клетке Ламмокса. Они о чем-то шептались и даже не заметили ухода обоих юристов. Драйзер подбежал к ним:

– Эй, там, в клетке! Джонни Стюарт! Вы обязаны были находиться в суде еще двадцать минут назад.

– Но я думал… – удивленно начал Джон Томас, но вдруг увидел, что судья и мистер Гринберг уже ушли. – Ой, сейчас, мистер Драйзер. Мне надо сказать Ламмоксу одну вещь.

– Хватит, наговорился. Идем.

– Шеф, но ведь…

Драйзер ухватил его за локоть и двинулся к зданию суда. Джон Томас в весовой категории уступал полицейскому примерно фунтов на сто, и посему ему пришлось отправиться следом.

– Дьякон Драйзер! – воскликнула Бетти. – Как вы себя ведете!

– А вашими штучками, дорогуша, – ответил Драйзер, – я сыт по это самое место.

Он снова двинулся к зданию суда, волоча за собой на буксире Джона Томаса. Бетти молча последовала за ними. Она обдумывала, не подставить ли шефу ножку, но решила, что, пожалуй, не стоит.

Джон Томас смирился с судьбой. Он собирался напоследок втемяшить в Ламмоксову башку, чтобы тот сидел тихо, из клетки не высовывался и не вздумал эту самую клетку есть. Но мистер Драйзер, как назло, не хотел ничего слушать. Джон подозревал, что большинство взрослых в этом мире озабочены лишь тем, чтобы никого не слушать.

Ламмокс смотрел, как они уходят. Он поднялся, сразу заполнив собой всю клетку, смотрел на Джона Томаса и размышлял о том, что ему делать. Брусья, за которые он задел боком, жалобно затрещали.

– Ламмокс! – крикнула Бетти, оборачиваясь на ходу. – Жди нас здесь. Мы скоро.

Ламмокс стоял, глядя им вслед и обдумывая положение. Приказ, который отдала Бетти, не был полноценным приказом. Или был? В прошлом уже были подобные прецеденты, которые следовало обдумать. Потом он снова улегся.

– Встать! Суд идет! – крикнул пристав, увидев, что в зале появился О’Фаррелл с Гринбергом.

Разговоры стихли, зрители начали занимать места. Молодой человек в шляпе, увешанный оборудованием, преградил судьям дорогу.

– Минуту! – сказал он и щелкнул камерой. – Повторим… Судья, улыбочку! Представьте, что уполномоченный сказал вам что-то смешное.

– Хватит с вас и одного. И шляпу снимите. – О’Фаррелл, не останавливаясь, прошел мимо фотографа.

Тот пожал плечами; шляпу снимать он не стал.

Секретарь суда поднял на подошедших глаза. Его лицо было красным и потным, свои инструменты он разложил на скамье судьи.

– Простите, пожалуйста. Я сейчас. – Наклонившись к микрофону, он забубнил: – Проверка… раз, два, три, четыре… Цинциннати… шестьдесят шесть. – Он снова поднял глаза. – Одна морока сегодня с этой звукозаписью.

– Вы должны были все проверить заранее.

– Господи, судья, да ведь когда надо, никого нет на месте… Вообще-то, я проверял, все вроде работало. А потом, когда включил ее без десяти десять, полетел какой-то транзистор, и поди там в ней разберись – какой именно.

– Ладно, хватит, – поморщившись, ответил О’Фаррелл. «И главное, как у нас гость – обязательно что-нибудь такое», – подумал он. – Может быть, вы соизволите убрать с моего места свои инструменты?

– Если не возражаете, – торопливо вмешался Гринберг, – я не стану занимать председательское место. Сядем вместе за круглым столом, вроде как в военном трибунале. Знаете, иногда это даже на пользу, я имею в виду – ускоряет рассмотрение дела.

– Я всегда стараюсь, – сказал О’Фаррелл, – придерживаться в суде традиционных формальностей. Мне кажется, что в этом есть смысл. – Вид у судьи был несчастный.

– Пожалуй, вы правы. Но понимаете, когда приходится вести дела в самых неожиданных местах и при всяких непредвиденных обстоятельствах, на формальности поневоле смотришь сквозь пальцы. Никуда от этого не денешься. Вот, скажем, минатарцы. Предположим, вы попытались из вежливости делать все так, как это принято у них. А они считают, что судья гроша ломаного не стоит, если не выдержал очистительного поста перед тем, как забраться на судейскую сферу. И после этого он должен еще сидеть на ней, без еды и питья, пока не вынесет решение. По правде говоря, я бы не выдержал. А вы?

Судья О’Фаррелл с раздражением слушал, как столичный юнец проводит параллели между надлежащими ритуалами его суда и какими-то языческими обычаями. Почему-то вспомнились три стопки блинов, яичница и колбаса, с которых начался его трудовой день.

– Как вам сказать… иные времена, иные нравы, – выдавил из себя судья.

– Вот именно. Я знал, что мы найдем общий язык. – Гринберг жестом подозвал пристава, и, прежде чем судья сумел объяснить, что процитировал старую поговорку именно потому, что был с ней не согласен, Гринберг с приставом уже сдвигали отдельные столы, делая из них один общий.

Вскоре все пятнадцать участников слушания расселись вокруг этого составного стола, и Гринберг послал пристава на поиски пепельниц. Затем он повернулся к секретарю; тот, подобно всем электронщикам, скрючился за своим пультом с наушниками на голове, склоняясь в неудобной позе над своими приборами.

– Ну как хозяйство, работает?

Тот показал большой палец:

– Порядок.

– Прекрасно. Слушание объявляется открытым.

Секретарь пробубнил в микрофон время, дату, место, характер и юрисдикцию суда, а также фамилию, имя и звание председательствующего. Фамилию и имя Сергея Гринберга он прочитал по бумажке, причем имя прочел неправильно; поправлять его Гринберг не стал. Подошел пристав с руками полными пепельниц и с ходу вдарил скороговоркой:

– Слушайте! Слушайте! Пусть все имеющие отношение к данному суду соберутся здесь, дабы…

– Ну, это можно и пропустить, – остановил его Гринберг. – Но все равно очень вам признателен. Итак, суд начинает предварительное слушание по всем вопросам, связанным с произведенными в прошлый понедельник действиями постоянно проживающего в этом городе внеземного существа, известного как «Ламмокс». Это я про ту здоровенную тварь, что в клетке на площади. Пристав, сфотографируйте его, пожалуйста, и приобщите снимок к протоколу.

– Сию секунду, ваша честь.

– Суд считает себя обязанным объявить, что это слушание может, если суд того пожелает и объявит об этом, стать высшей инстанцией, принимающей окончательные решения по всем вопросам, связанным с данным делом. В таком случае все протесты и отводы будут возможны только в ходе данного заседания. Другими словами, не жалейте патронов, война, может, сегодня и кончится. Да, еще… Кроме слушания обстоятельств дела, суд будет принимать заявления и просьбы, связанные с этим внеземным существом.