– Не может быть! А что все-таки стряслось?

– Давай-давай, можешь радоваться, Стерва. Так вот, представь себе, что Гонзо – все же классический мачо. Да, Эма, можешь корчить якобы удивленную мину. Но я-то остаюсь Стервой, так что мы все время скандалим. Проблема в том, что… – Алиса замолчала и бросила взгляд на Блестера и Ришара. – Вас не раздражает, что мы ведем те же разговоры, что и всегда, как будто вас тут нет? Мы же не должны под вас подстраиваться?

Они дружно покачали головами.

– Ага, так вот, проблема в том, что…

Ее прервал звонок в дверь. Эма вскочила. Она сгорала от любопытства, ей не терпелось узнать о проблеме, насладиться ею, даже нырнуть в нее с головой, если бы это было возможно. Она открыла, втянула Фреда в квартиру.

– Пошли, мы все на балконе.

После того как Фред со всеми поздоровался, она переспросила:

– Так что ты там говорила о какой-то проблеме?

– Ну вот. – Алиса глотнула водки. – Проблема в том, что именно это меня в нем и привлекает – что он мачо.

Габриэль наклонилась к Фреду, чтобы объяснить ему:

– Мы говорим о Гонзо.

– Мне в кайф его тупой мачизм и женофобство. К тому же среди такой публики встречаются экземпляры и похуже. Но дело в том, что со временем это становится невыносимым, поскольку я-то не меняюсь. И мы несовместимы. У нас ни одной точки соприкосновения в нашем видении совместной жизни и отношений мужчины и женщины. Даже если удастся как-то разрулить наши скандалы, все равно останется нечто, что помешает нам быть вместе. Если в двух словах, он действительно мне нравится, но эта связь мне не нужна.

Эма спросила себя, одинаково ли они с Блестером видят отношения между мужчиной и женщиной. Он никогда не критиковал Хартию Стерв, но в то же время нельзя утверждать, что он от нее в восторге. Тем не менее Блестер признавал ее убеждения. С другой стороны, она не слишком их навязывала. Впрочем, в последнее время она ничего ему не навязывала. Ладно, вначале он комплексовал из-за ее нежелания жить вместе, но потом… А потом ситуация как будто перевернулась. От изумления Эма дернула головой. Она обязана до конца додумать то, что ее мозг стремится ей втолковать. Остальные втянулись в политическую дискуссию, мешавшую ей сосредоточиться. Она делала вид, будто слушает, но чувствовала, что у нее вот-вот случится озарение. И действительно, как бы сама собой и ниоткуда возникла тема, которую Эма пыталась игнорировать в течение последних нескольких недель. Их сексуальная жизнь была в полном разладе с Хартией. Она, конечно, не запрещала симуляцию – Хартия стремилась оставаться реалистичной, – однако Эма обязана быть честной: их теперешний секс ее никоим образом не удовлетворяет. Хуже того, она это знает и молчит под тем предлогом, что все якобы изменится само собой. Но очевидно же, что если она не возьмет дело в свои руки, все останется по-прежнему. На всю жизнь. Эма содрогнулась.

– Ты замерзла? – удивился Блестер.

– Нет.

Но с Блестером так было не всегда. Первое время они трахались везде и по-всякому. Это даже было одним из аргументов Стерв, советовавших Эме попробовать совместную жизнь. Разве они сказали бы то же самое, если бы узнали, как это происходит сейчас? Точно нет. Эме неудержимо захотелось прямо сию минуту поговорить об этом с подругами. Что такого могло случиться, чтобы секс так кардинально поменялся? Вот это, что ли, и называется “инстинкт заснул”? И она должна поступить так, как пишут в женских журналах? То есть разбудить их сексуальную жизнь?

Но нет. Она знала, что обманывает себя. Уже несколько недель она пытается себе внушить, что во всем виновата рутина. На самом же деле Блестеровы порывы нежности смущали Эму потому, что кое о чем свидетельствовали. Они были знаком того, что в его глазах Эма уже стала женой, женщиной, которую он уважает и не хочет унижать – даже в форме игры. И если вначале он был грубым и несдержанным, то вовсе не из-за того, что, как считала Эма, он – человек свободный, а потому, что не был тогда влюблен. А теперь она из шлюхи превратилась в маму.

Погрузившись в размышления, Эма потеряла нить застольной беседы. Как вдруг она заметила, что Габриэль застыла, сжав в руке стакан. Ришар объяснял, что принимает участие в работе комиссии, которая разрабатывает закон, направленный против проституции.

– Невозможно в двадцать первом веке терпеть торговлю женским телом. Это отдает средневековьем.

Алиса кивнула:

– На этот раз я согласна с тобой, Ришар. Как ни крути, это означает, что мы продолжаем считать женщин сексуальным объектом, который можно купить.

Эму не слишком удивило их согласие. Левые и правые объединяются, чтобы превратить тело женщины в храм, наполнить его сакральным смыслом. Она не решалась взглянуть на Габриэль, но кожей ощущала ее молчание, ее абсолютную неподвижность. Эма и раньше замечала, что, когда Габриэль ранили до глубины души, она не переходила в атаку и не защищалась. Она застывала. И неожиданно, впервые за долгое время, а может, и вообще впервые, Эма поняла, что Габриэль невероятно близка ей. Блестер прервал Эмины размышления:

– Что, королеве Стерв-феминисток нечего сказать на эту тему?

Боковым зрением Эма заметила, что Габриэль подхватила бутылку водки. За или против, тьфу ты, Эма над этим и не задумывалась… Ее редкие высказывания против проституции объяснялись всего лишь страхом и ничем другим, она отлично понимала это. Страхом, который вызывает женщина, готовая дарить удовольствие, более того, выполняющая это профессионально, досконально зная, как заставить мужчину достичь идеального оргазма. То есть женщина, умеющая сделать это за деньги с любым мужиком. В том числе со своим собственным. На обширном рынке сексуальной конкуренции, где женщины отчаянно бьются за получение статуса лучшей и единственной, проститутка – опасная соперница. При этом недобросовестная. Проститутка возвращает остальных женщин к их страхам и комплексам. Поэтому они могут только ненавидеть ее или делать из нее жертву.

Пока Эма следила за рукой Габриэль, ставившей бутылку на место, до нее дошло, почему ей как-то неловко с подругой. Причина в том, что та сумела сделать нечто, на что сама Эма никогда бы не решилась. Из-за того, что они оказались разными, у Эмы не только возникло дурацкое чувство, будто подруга ее предала. Она еще подумала, что сексуальная свобода Габриэль больше ее, Эминой, и значит, она опасна, потому что возвращает саму Эму к ее подростковым страхам. Проститутка – это женщина. Все остальные – дети. Они презрительно произносят: “Я бы такое никогда не сделала”, тогда как на самом деле втайне хотели бы спросить: “Почему я такая слабая и закомплексованная и не могу этого сделать?”

Эма, конечно, знала, что в действительности проститутки никакие не свободные женщины. Но все, что о них говорят, основано лишь на наборе эротических фантазий, и пусть ей обо всем этом мало что известно, однако она в состоянии оценить размах глубоко спрятанных страхов, которые у каждого, кто высказывается на эту тему, трансформируются в цивилизованные и рациональные рассуждения. Подобная дискуссия может быть какой угодно, только не объективной. Каждый ее участник защищает собственные интересы.