— Интересно, ручной варвар нашего наместника снова объявится?

Его собеседник хмыкнул так выразительно, что его можно было понять и без слов. Однако он счел нужным добавить:

— Где это ты видел ручного германца?

— Да я о том малом, что вечно отирается возле наместника и нашептывает ему всякие мерзости про другого дикаря. Если он врет, тогда ручной тот дикарь, про которого он рассказывает, а если не врет, значит, ручной он сам.

— Ага, или они оба дикие, — отозвался другой римлянин. — По мне, все они — вонючие варвары и стоят друг друга. Чтоб им пропасть!

— Эй, Кэлий, это ты блеешь? — послышался скрежещущий, как звук пилы, вгрызающейся в мрамор, голос трибуна.

— Никак нет, командир! — немедленно соврал Кэлий.

— Значит, кто-то другой, проклятье!

Военный трибун вроде бы слегка успокоился, но лишь слегка.

— Ладно, но кто бы ни болтал, я советую ему заткнуться. Ему же лучше будет!

Кэлий благоразумно промолчал — если он начнет оправдываться, командир сочтет его виноватым. Конечно, он и был виноват, но зачем выставлять это напоказ?

Легионеры углублялись в лес. Собственно говоря, в Германии куда ни пойди, все равно придется пробираться или через лес, или через болото, или, скорее всего, через заболоченный лес. Поскольку лес состоял в основном из сосен, елей и тисов, в воздухе висел тонкий хвойный запах. Пожалуй, этот запах был единственным, что нравилось Кэлию в Германии.

Держа в правой руке метательное копье, Кэлий на всякий случай машинально проверил, легко ли выходит из ножен гладиус.

Вероятность того, что германцы нападут так близко от Ветеры, была невелика, но кто знает? Они могли устроить здесь засаду именно в расчете на то, что римляне этого не ожидают.

Некоторые воины, шедшие перед Кэлием, тоже непроизвольно проверили оружие. Человек, несколько раз побывавший в Германии, начинал понимать, что тут каждое дерево может иметь глаза, а каждый куст — уши. Конечно, находились тупицы, не желавшие с этим считаться, но такие, как правило, недолго жили.

Откуда-то из густой кроны донеслось зловещее, гортанное карканье ворона.

— Слышишь? — спросил сосед Кэлия. — Норовит накликать битву. Орет: «Корр-ми, корр-ми!»

— Вообще-то считается, что мы сюда не воронов кормить заявились, — буркнул Кэлий. — Нам говорили, что это вроде бы мирная страна.

— Соври что-нибудь получше, — откликнулся другой римлянин. — Может, по-твоему, это провинция вроде Галлии, где можно гулять где угодно в одной тунике или — если станет прохладно — накинув плащ? Может, доспехи здесь больше не нужны?

Он пожал плечами, так что зазвенела кольчуга.

— Может, и оружие нам уже ни к чему?

Как и Кэлий, он нес метательные копья, короткий, рассчитанный на колющие удары меч и обтянутый кожей деревянный щит с бронзовой каймой и железным умбоном.

Калд Кэлий рассмеялся.

— Я же сказал «считается» и «вроде бы». Разве я говорил, что так оно и есть?

— Ну то-то же! Ведь единственное место во всей Германии, по которому и впрямь можно разгуливать в тунике, не опасаясь получить удар, — это укрепленный лагерь в Минденуме. Впрочем, нет, соврал! В Алисо и других старых крепостях такое тоже возможно.

— Разговоры в строю! Прекратить! — снова взревел трибун. — Кэлий, теперь я точно знаю, что это ты. Видать, повышение не прибавило тебе ума, а?

Простой воин, шагавший рядом с Кэлием, хихикнул… А зря! Кэлий, притворно сбившись с ноги, наступил ему на большой палец, и легионер смачно выругался от боли. Военный трибун тут же набросился на него, как кот на мышь, но Кэлий не рассмеялся. Во всяком случае, открыто.

Седобородый воин с мрачным, осунувшимся лицом приблизился к погребальному костру, держа в руке факел. Возлежащий на костре покойник походил на седобородого, только был еще более бледным и изможденным. Удивляться сходству не приходилось — убитый был младшим братом воина с факелом. На груди покойного лежали его копье, кинжал и захваченный в схватке с римлянами короткий меч.

Как только бородач поднес факел к костру, сухое дерево мигом вспыхнуло, и Арминий, который стоял с опущенной головой среди скорбящих, учуял запах горящего масла. Римляне, чтобы заставить свои костры разгореться, поливали их оливковым маслом, иногда с ароматическими добавками. Для погребальных костров такое масло годилось не хуже, чем для приготовления пищи.

— Алк был достойным воином. Никто из хавков не мог бы пожелать большей награды, — промолвил брат покойного, отступая от погребального костра.

По толпе пробежал приглушенный, одобрительный гул. Арминий не знал Алка, но присоединился к общему почтительному хору: кому охота оскорблять призрака, выказывая неуважение к умершему? Человек может сражаться с римлянами, но кто может сразиться с призраком?

— Будь Алк жив, — продолжал его брат, — он снова выступил бы с оружием в руках против чужаков, вторгшихся в наше отечество. Теперь же его дух проследит за тем, чтобы мы бились так же яростно, как бился он.

Одобрительные возгласы зазвучали громче, и вновь к ним присоединился голос Арминия.

Пляшущие языки пламени обволокли мертвеца, воздух наполнился едким запахом горящей плоти, смешанным с запахами дерева и масла. Закашлявшись, Арминий шагнул в сторону, чтобы на него не несло дым. Точно так же поступил его отец. Однако двое херусков не выделились из толпы, ибо все хавки тоже подались влево.

Давно ли этот луг служит хавкам местом для ритуального сожжения тел? Судя по числу насыпанных там земляных курганов — давно. Арминий знал, что римляне накрывают могилы каменными плитами и устанавливают на них памятники. Но, как и большинство германцев, он считал, что все это ужасно давит на покойного, не позволяя его духу выбраться наружу. Нет уж, куда лучше покоиться под земляным курганом, обложенным нарезанным дерном.

И вдруг Арминию стало не до Алка, не до скорби по погибшему, которую он, как предполагалось, разделял. Слегка подтолкнув отца локтем в бок, он заговорщически шепнул:

— Дерн.

— Дерн? — непонимающе повторил Зигимер. — Ты о чем?

Судя по тону Зигимера, Арминий рисковал получить затрещину, если его ответ не понравится отцу. Такое случалось нередко — правда, когда Арминий был помладше.

Но Арминий просто повторил:

— Дерн.

Когда римляне хотели что-то запомнить, они записывали это и сохраняли — прямо как копченую свинину. Все римские командиры знали грамоту, тогда как среди германцев умеющих писать по-латыни была лишь горстка, и Арминий не принадлежал к их числу. Поэтому, желая запечатлеть что-то в памяти, он повторял это по нескольку раз, а для верности еще и старался поделиться с кем-нибудь своей мыслью.

— Если мы соорудим в нужном месте вал из дерна…